— Так, — сказал Петер; он сразу вспомнил Хильмана. — И что он говорит?

— Так я что, слышал разве? — сказал Менандр. — Разное говорят.

Кто что хочет — тот то и говорит.

— Легенды, наверное, — нервно сказал Армант.

— Может, и легенды, — согласился Менандр. — Сам не видел, врать не буду. Но — говорят…

— Мало ли что говорят.

— Это конечно.

— Мен, — хрипло сказала Брунгильда, — где его видели?

— У зенитчиков, — начал перечислять Менандр, — потом, говорят, в лагере — ну, те, которые в павильоне работают, они говорили кому-то, — потом видели, как он по дороге шел, далеко отсюда, шофер подвезти хотел, а Христиан отказался — вот. Ну, и еще, говорят, по ночам в блиндажи заходит, разговоры ведет — но тут уж, сама понимаешь, все молчок — где, с кем…

— Петер? — посмотрела на него Брунгильда.

Петер помолчал.

— Думаю, если это правда, — медленно сказал он, — то нас он не минет.

— Что ты говоришь, Петер? — удивился Армант. — Ты вправду думаешь, что такое может быть?

— А почему нет? — сказал Петер. — Тело-то не обнаружено.

— Тогда он — дезертир, государственный преступник!

— Да? — удивился Петер. — Интересная мысль.

— Ты странно относишься к такому важному вопросу! — гнул свое Армант.

— Тебе же сказали — он бесплотен, — сказал Петер. — А бесплотным может быть только дух. Потеряв тело, человек автоматически выбывает из рядов, и о дезертирстве речи быть не может.

— Это словесные выверты, — Армант, похоже, захмелел. — Суть дела состоит в том, что ч-человек может потерять плотность, а может ее и вернуть — так бывает, я знаю, это не имеет ничего общего с потерей тела, то есть со смертью. Я помню, как вы с ним говорили про это — я вошел, а вы меня не видели и сидели, а потом у вас чуть до стрельбы не дошло — я по-омню! — Он хитро прищурился и погрозил пальцем. — Хитрые! Думаете, я ничего не знаю? Я все-е знаю…

О-ла-ла, подумал Петер, а пацан показывает зубки… Ладно, потом.

— Господи, — глухо сказала Брунгильда, — да что они с ним сделали-то такое? Петер, что они с ним сделали? Ведь он за них все — душу, кровь… все… а они? За что? Как так можно ослепнуть, чтобы своих?..

— Можно, — сказал Петер. — Еще и не так можно. Саперы ведь видят — мы появились, и пошла всякая мерзость. Значит, мы виноваты. Значит, нас под ноготь… виноват, к ногтю. Что они, могут со стороны разобраться, кто именно виноват? Да ни черта. Ни черта! И мы ни черта не можем, вот в чем самая-то беда…

Снег сыпал и сыпал, изо дня в день, понемногу, мелкий и редкий, но он сыпал без перерывов и заваливал все на свете, и все силы вскоре приходилось тратить на пробивание дорожек и дорог, на расчистку площадок и прочее, и прочее, и прочее. Козак заходил редко, с оглядкой — как он говорил, антикиношные настроения вроде бы рассосались, но опасаться, чтобы тебя еще раз рубанули сзади лопатой, приходилось. Вероятно, наиболее активные сторонники террора погибли при газовой атаке, а сами киношники, удалившись в павильон, больше глаза не мозолили и рецидивов ненависти не вызывали. Работы стояли прочно, на мертвом якоре. Для чего-то саперы выходили на свои места, крутились по стройке, создавая иллюзию какого-то движения, но за последний месяц мост не прибавился ни на одно звено.

На экране же дело обстояло следующим образом: после восстановления разрушенной электростанции очень быстрыми темпами мост был достроен, соединен с противоположным берегом и закреплен. Предварительно там был высажен воздушный десант, который захватил плацдарм и удерживал его до момента введения моста в эксплуатацию. Танковая армия — пластмассовые танки в одну пятидесятую натуральной величины — форсировала Каньон и прорвала наспех возведенные оборонительные сооружения противника. Однако противник не терял надежды на контрудар. Высадив танковый десант в нашем тылу, он попытался прорваться к мосту, но был остановлен и в тяжелом бою разбит наголову артиллеристами и саперами. Апофеоз — генеральное наступление — решено было снимать на натуре, и не здесь, а на юге, и не сейчас, а весной.

— Темпы, темпы, темпы! — господин Мархель метался по своей резиденции — пол был завален исписанными и смятыми листами бумаги, окурками дорогих сигарет, фотографиями и кусками киноленты. — Как показать темп? Как создать темп? Петер, ты что молчишь?

Петер сидел, закинув ногу на ногу, и курил дорогую сигарету господина Мархеля. Они только что просмотрели отснятое, и… темп, господа, темп! Видно было невооруженным глазом, что саперы еле передвигаются.

— Не молчу, — сказал Петер. — Я думаю. И думаю, что надо не форсировать темп, а оставить так, как есть. Пусть будет видно, до какой степени измучены люди, что они еле стоят на ногах, — но мост тем не менее построен. Как, Гуннар?

— Императору может не понравиться. Он не любит излишнего натурализма.

— Тогда дать им недельку отдохнуть, отоспаться, подкормиться — и переснять. Снять-то надо метров двести…

— Подкормиться… подкормиться…— пробормотал господин Мархель. — Пожалуй, да. Недельку, говоришь? Может, поменьше? Дня два-три?

— А куда торопиться? — спросил Петер. — Давай пока смонтируем остальное, а эти куски вклеим.

— Н-ну, давай…— как-то неуверенно сказал господин Мархель.

С ним в последнее время творилось что-то не совсем понятное — будто кончался завод его пружины, и в движениях и действиях стали возникать паузы и перебои. Не раз он принимал предложения Петера по поводу фильма и не раз уступал ему в спорах. Петер, каждый раз ожидавший упрямого сопротивления, терялся, когда вместо каменной стенки на его пути оказывалась труха, и не доводил дело до конца. Сейчас, почуяв слабину, он двинулся дальше:

— Да, Гуннар! Мы ведь забыли об одном деле — об одной сцене.

Арест майора Вельта — до сих пор не снят. А может получиться очень эффектно!

— Да-да, — согласился господин Мархель. — Надо снять. Сделай это, пожалуйста. Комендантских тебе дать?

— Не надо, — сказал Петер. — Ну их. Я саперов возьму.

— Хорошо, — согласился господин Мархель. — А вечером суд.

Петер уже выходил, когда господин Мархель окликнул его:

— Подожди! Мы же не переснимали предателей — так за что же арестовывать майора?

Петер нашелся сразу — вероятно, ответ был уже заготовлен и лежал под рукой, один из многих:

— Как за что? За гомосексуализм, конечно.

— А! Ну да, — вспомнил господин Мархель. — Конечно. Извини, склероз…

Но арестовать майора Вельта не удалось: увидев вооруженных саперов и операторов, он понял, в чем дело, попытался бежать, потом открыл пальбу; саперы, разумеется, в долгу не остались…