же синюю ткань — внешне она неотличима от нового варианта.

Отступление о лилипутах и гулливере

Мы никогда не простим ближнему того зла, которое мы ему причинили.

Старинное изречение

Дня через три-четыре после Ученого совета ко мне неожиданно пришел молодой человек, представился типографским служащим и, протянув небольшой пакет, сказал:

— Возьмите, вам это нужнее.

То были оба моих тома в их первоначальном виде, — их уничтожили, все 25 тысяч, и я бы их, может быть, никогда не увидел, если бы не безымянный доброжелатель. Пусть читатель сравнит несколько мест.

Итак: начисто исчезло имя Николая Гумилева — этого русского поэта не было. Исчезли из антологии, а следовательно из статьи и примечаний, Владислав Ходасевич и Владимир Жаботинский. В статье подверглись изменению те места, где давалась оценка переводческой деятельности Пастернака. Вот как происходила эта переработка (слова, выделенные курсивом, выброшены из статьи):

«Лирический поэт большой индивидуальной силы и резко выраженного своеобразия, он был в то же время профессионалом поэтического перевода, работавшим с невиданной продуктивностью… некоторые критики, близкие к школе Брюсова — Лозинского, вообще отказывались причислять переводы Пастернака к переводам, считая их формой бытия оригинальной поэзии Пастернака. Однако наряду с утратами в творчестве Пастернака содержатся великие достижения: нередко из под его пера выходили переводные стихи, обладавшие всеми достоинствами живой русской поэзии и уже потому воскрешавшие в глазах читателей престиж иностранного гения…»

Было:

…великий лирический поэт, став переводчиком-профессионалом и ничуть не отказавшись от свойственного ему всепобеждающего и абсолютно индивидуального лиризма, создал громадные ценности в области переводной поэзии.

Стало:

…большой лирический поэт, став переводчиком-профессионалом и ничуть не отказавшись от свойственного ему лиризма, создал подлинные ценности в области переводной поэзии.

Казалось бы, какое начальству дело до оценки Пастернака как переводчика? Вот если бы я привел те строки, о которых упоминал прежде («Из Гете как из гетто говорят Обугленные губы Пастернака»), тогда оно могло бы иметь ко мне претензии. А так?! Нет, они, наши хозяева, никогда не забыли идиотской травли 1958 года, которой они подвергли лучшего из наших лириков («Мы никогда не простим ближнему того зла, которое мы ему причинили»), а потом и стихов, которыми он их припечатал:

Культ личности забросан грязью,

Но на сороковом году

Культ зла и культ однообразья

Еще попрежнему в ходу.

И каждый день приносит тупо,

Так, что и правду невтерпеж,

Фотографические группы

Одних свинообразных рож…

Так вот, не простив ему ни своей травли, ни его стихов, они мстили ему, как лилипуты когда-то мстили Гулливеру: сам он не «великий», а «большой», лиризм его — не «всепобеждающий и абсолютно индивидуальный», а просто — «лиризм», и создал он не «громадные ценности» а — «подлинные». Цитату же из статьи поэта Андрея Вознесенского о Пастернаке-переводчике, лилипуты просто выбросили; вот кусочек из нее:

«Поразителен масштаб Пастернака-переводчика. Такого ни русская, ни мировая поэзия не знали, — тома, тома… Просветительная его роль велика. После себя он оставил школу перевода-подвига. Судьба его сводит на нет миф о поэте с пастушеским интеллектом. Поэт денно и нощно, как в саду работал, на своем горбу нес нам человеческую культуру, как нашу культуру — человечеству. Причем это было на такой высоте и самоотдаче!»

Нам бы гордиться — и тем, что он сделал для прославления России, и тем, что мы были его современниками. Мы же только и думаем, как бы его сократить, как бы «великого» снизить до «большого», а потом уж и «большого» — до среднего, до малого, до…

До капитана Лебядкина.

Поэт Илья Сельвинский, впрочем человек весьма достойный, заклеймил себя сам выступлением против Пастернака во время «проработки» в Союзе писателей. Когда-то он восхищался им и даже называл Пастернака одним из своих учителей — рядом с Пушкиным. После той его постыдной речи родилась эпиграмма, которой мне хочется закончить рассказ о лилипутах и их мести Гилливеру:

НА ИЛЬЮ СЕЛЬВИНСКОГО

И всех учителей моих

От Пушкина до Пастернака.

…В жизни я не вбил ни одного гвоздя.

И. Сельвинский

Все позади — и слава, и опала.

Остались зависть и пустая злость.

Когда толпа Учителя распяла,

И ты пришел забить свой первый гвоздь.

Я долго пытался воевать. Отстаивал переводы В. Ходасевича, твердя, что в рекламной аннотации, разошедшейся огромным тиражем, — она входит в бесплатный издательский проспект, — стоит:

«Переводная поэзия начала XX века будет представлена произведениями Бунина, Бальмонта, Сологуба, Брюсова, Анненского, Ходасевича, Блока и др. Значительное место займут в сборнике мастера советского перевода: Пастернак, Заболоцкий, Цветаева, Тынянов, Лозинский, Маршак, Ахматова и др.»

Как же мы, в проспекте пообещав Ходасевича, его в антологии не напечатаем? Ведь посыпятся письма возмущенных читателей, заказавших и купивших книгу на основании этой аннотации.

— Ничего, — отвечали мне, — не волнуйтесь. Пусть лучше мы получим десяток-другой читательских жалоб, чем опубликуем эмигранта Ходасевича с его переводами из еврейско-сионистских поэтов. Да ведь и вы-то что натворили, как могла пройти в «Проспекте» эта аннотация? Какой список вы даете — эмигрант Бунин, декадент Анненский, эмигрант Ходасевич… Только Брюсов да Блок поминаются в наших учебниках. А второй список — «мастеров советского перевода»? Он еще хуже: изменник Пастернак, лагерник Заболоцкий, эмигрантка Цветаева, эстет Лозинский, зачинатель и классик русского формализма Тынянов, внутренняя эмигрантка и автор «Реквиема» Ахматова, еврей Маршак… Да вы этим своим списком только подтверждаете справедливость проработки, которой вас подвергли!

Так — или почти так — говорили мне (порой с циничной усмешкой, словно не от себя, а цитируя кого-то, кто бы так сказал в предполагаемых обстоятельствах) ответственные чиновники в издательстве.

Еще я сражался за Гумилева. Я всем навязывал справку, которую долго составлял и которая мне казалась неотразимой. — Вот, глядите, — уверял я начальников, — во втором томе Краткой Литературной Энциклопедии о Гумилеве есть большая статья, и там даже сказано: «Некоторые черты творчества Г. — яркая декоративность изображения, поэтическая ясность языка, романтическая театральность жеста, волевой напор интонации — оказали известное влияние на творчество советских поэтов…», и ведь это было так недавно, четыре года назад, в 1964 году, что с тех пор изменилось? (Я-то понимал, что изменилось; например, эту статью написал для КЛЭ А.Д. Синявский, во время «дела о фразе» отбывавший лагерный срок — об этом я помалкивал); есть переводы Гумилева в сборнике «Зарубежная поэзия в русских