— Вот еще! Продулся, с горя употребил все наши припасы и в половине пятого отправился искать добавки.

— И до сих пор не вернулся?

Линда выразительно покрутила пальцем у виска.

— А нам это надо? Мы что, по-твоему, просто так его до утра в двойной дупель накачивали? Просто так на дорожку четвертной подарили? Ты бы видел его под конец — натуральный коматозник, не соображал, на какой планете находится, не говоря уж в каком доме.

— Но ведь он мог замерзнуть, в вытрезвитель попасть…

— В вытрезвителе уют, сапогом по морде бьют… — пропела Линда на мотив известной песенки. — Это не наши проблемы. Пойми, золотко мое, такие Жорики — продукт одноразовый… Ладно, я побежала. Пожелай мне ни пуха ни пера.

— Иди к черту!

Как только дверь за Линдой закрылась, Нил вскочил с дивана, вытащил из-под проигрывателя конверт и торопливо вскрыл его. В конверте оказалась туго завернутая в газету пачка бумажек. Газета называлась «Северный путь», а бумажки назывались чеками Внешпосылторга. Эти бумажки были Нилу неплохо знакомы — такими с матерью расплачивались за выступления за рубежом. Те же деньги, только намного лучше, потому что на них в специальном магазине можно было купить то, что на рубли не враз купишь. Хорошая импортная одежда и обувь, всякая домашняя техника.

Да те же фирменные сигареты, которые обычный человек мог купить только с рук рубля за полтора и за которые Ринго с Линдой платили по десятке за блок, стоили в том магазине на набережной Макарова семнадцать копеек. А здесь… Нил торопливо пересчитал. Шестьсот семьдесят два рубля! Значит, если на всю эту сумму купить сигарет, а потом продать хотя бы по рублю… Дрожащими руками Нил вытащил из портфеля ручку и занялся подсчетами прямо на «Северном пути». Цифра получалась умопомрачительная — почти четыре тысячи рублей! Так, спокойно, спокойно, спокойно…

Во-первых, это еще не его деньги. Что бы там ни говорила Линда о вчерашней (точнее, уже сегодняшней) невменяемости Жорика, нет и не может быть никакой гарантии, что тот не проспится и не припомнит, где именно он был и что именно делал. А припомнив, явится… Но даже если и не явится — разве не полагалось бы самому Нилу разыскать этого самого Г. Манюнина или Мшюхина и отдать то, что было ему передано на сохранение?.. С другой стороны… Где ж его искать-то теперь? И вообще, кому надо кого искать? Кому это выгоднее? Вот пусть Манюнин и ищет, раз уж так фраернулся. Надо выждать. Найдет его Манюнин — получит назад свои сокровища, а не найдет — ну что ж…

Его терпения хватило ровно на три дня. Тридцать первого декабря, мотаясь по городу в поисках новогодних подарков и не найдя ничего, достойного внимания, он зарулил в чековый магазин и после мучительных колебаний приобрел-таки блок любимого Линдой «Кента», а заодно уж серебряный кулон в форме льва для матери (та была по гороскопу львицей) и веселенький вязаный шарф для бабушки. Потом подумал и прикупил яшмовые серьги для Линды. Хотелось, конечно, чем-нибудь порадовать и себя — особенно приглянулись высокие замшевые ботинки с бахромой, — но тут уж Нил нашел в себе силы сказать «нет» и ограничился немецким комплектом струн для акустической гитары. В общем, наследство товарища Манюнина сократилось на сертификатный сороковник. Опять же, сам виноват, козел!

Подарки родным он сложил под мохнатую синтетическую елочку. Натуральную елку в их доме не покупали уже года четыре, когда мать вдруг обнаружила, что ее Нилушка — уже не маленький мальчик, верящий в Деда Мороза и добрые чудеса, а. крупногабаритный подросток, имеющий второй взрослый разряд по плаванию и носящий обузь сорок четвертого размера, и подростку этому всякие там елочки до фени.

Держать такую позу было проще и престижней, чем признаваться самому себе, что елка неприятна ему именно в этом доме, где создаваемый ею праздничный уют лишь оттенял разлитое здесь ощущение душевного холода, одиночества и неприкаянности.

Новый год всегда усиливал в нем эти чувства, потому что как раз в этот день он становился в доме особенно лишним. Мальчишкой бабушка засветло отводила его к знакомой пожилой бездетной паре, где его утыкали носом в телевизор и закармливали всякими вкусными вещами, так что просыпался он с расстроенным желудком и несвежей головой. Первого января бабушка забирала его, и под елкой он находил что-нибудь дорогое и неизменно практичное. Теперь он называл такие новогодние подарки «отдарками» и сам норовил отдариться, по возможности непустячно.

Потом, когда он подрос, бабушка стала брать его с собой в Большой зал Филармонии на традиционные концерты, неизменное участие в которых принимала заслуженная, а потом и народная артистка РСФСР Ольга Баренцева. После концертов артисты и «своя» публика отправлялись на грандиозный банкет в Дом актера.

Поначалу приподнято-оживленная атмосфера праздника захватывала его, он подпевал взрослым песням, смеялся взрослым шуткам, вместе со взрослыми поднимал бокал с шампанским, когда часы били полночь, но потом быстро уставал, куксился, и бабушка начинала одергивать его, тихо шипеть и грозить, что больше никогда не возьмет его сюда. Да не очень-то и хотелось! Начиная с восьмого класса Нил встречал Новый год только в компании сверстников, а поскольку они обычно отмечали этот праздник в кругу семьи, компания чаще всего получалась случайная…

Но в этом году Ринго с Катей укатили куда-то в другой город, и праздновали они вдвоем. Повариха из Линды была никакая, пировали они при свечах развесными салатами и кулебяками, закупленными в кулинарии на Малой Садовой, но это ровным счетом ничего не меняло. Под бой курантов Нил рискнул даже выпить шампанского, точнее, не шампанского, а красного «Игристого донского», и нашел его совершенно восхитительным и нисколько не опасным для печени. Встретив Новый год, они тут же, как малые дети, полезли под елку и чувствительно соприкоснулись головами.

Линда пришла от подарков Нила в восторг и пылко расцеловала его; то же, что преподнесла ему Линда, несколько его озадачило.

— Спасибо за подарок, — сказал он, вертя в руках красивый кожаный футляр, из которого он только что извлек и нацепил на переносицу большие дымчатые очки в тонкой оправе. — И спасибо за деликатность.

— То есть?

— Ты нашла самый необидный способ намекнуть мне, чтобы не выставлял напоказ свои дивные очи.

— А что такое?

Ее смущение было настолько естественным, что он не мог не рассмеяться.

— Так ты что, до сих пор не заметила? — с заметным облегчением спросил он.

— Что я должна была заметить? Он включил верхний свет и приблизил к ней свое лицо.

— Ой! Надо же, а я только сейчас увидела… Слушай, ты ведьмак, да?

Нил ссутулился, подражая позе гориллы, с силой зажмурился и замогильным голосом провещал:

— Поднимите мне веки!

— Нет уж, постой так секундочку… Все, теперь можешь открыть.

Он послушно открыл глаза — и увидел в ее руке два красивых буклета с фотографией улыбающегося лыжника на заснеженном горном склоне.