— Что?

— Когда была со всеми этими мужиками.

— Зачем?

— Потому что ты их ненавидела.

— Кого?

— Родителей. А еще был у тебя тот парень… Тоже странный тип. Это тянулось многие годы. Ты говорила, что никогда его не бросишь. Ты… Тогда ты мне больше нравилась.

— Да?

— Ага.

— А почему?

— Ну… Ты была более… настоящая, что ли.

— Правда?

— Правда. А, вспомнила, что ты тогда сказала. Что ты так его любишь, что даже не против, чтобы он тебя убил. Что-то в этом роде. Никогда не забуду.

Августа еще пару раз ответила на телефонные звонки и допила водку. Они поговорили на другие темы. Очень много времени ушло на разговоры о стихах, которые Августа изредка писала по ночам, когда уж совсем напивалась.

Когда Августа в довольно-таки несуразной позе заснула, да так, что уложить ее поудобнее оказалось Мэри не по силам, она отправилась в гостиную. Там обнаружился Джейми, который тоже спал — с книгой на коленях, напротив впустую жужжащего телевизора.

— О черт, — прохрипел он, когда Мэри его разбудила.

— С тобой все в порядке?

— Ну, я бы поостерегся столь оптимистичных утверждений. Ох, дьявол. — Он заторможенно тер лицо руками, — Ух. Я бы — ой!.. Просто я — ай! Мой… ой! Срань какая! Ладно, я бы… я… Спокойной ночи!

Он, спотыкаясь, побрел по замысловатой траектории из комнаты. Мэри смотрела ему вслед.

«Да что с ним такое?» — недоумевала она.

Вот что я вам скажу.

Убийцам-рецидивистам все полицейские внушают подозрения. Педофил со стажем в брошенном искоса взгляде ребенка узреет неприкрытую животную похоть. И примерно таким же образом для некрофилов - энтузиастов что живые, что мертвые — все едино.

Требуется слишком много любви, чтобы оставить любимых в покое. Тот, кого хоть раз в жизни угораздило вплотную познакомиться с фонарным столбом, по опыту знает, что любая скорость, превышающая ноль километров в час, уже опасна для жизни. Спасибо, не надо.

Некоторые глядят на закат и не видят ничего, кроме кровавых разводов на алчных и ненасытных небесах. А когда по вечерам они замечают, как с запада к ним устремляется из воздуха рожденное распятие, они лишь вздыхают и благодарят Бога за то, что еще один самолет вырвался из геенны огненной.

Если у тебя никогда не возникает подозрения, что ты немного не в себе, по-моему, ты давно сошел с ума. Избитые фразы не врут. Никто не знает, что делать. Все зависит от того, как посмотреть.

* * *

— У меня депрессия, — сообщил Джейми на следующее утро.

У Мэри не было оснований ему не верить. И еще у него определенно было жесточайшее похмелье. Накануне вечером он изрядно перебрал. Мэри пришла к мысли, что люди никогда бы не смогли выпить столько, сколько они подчас в себя вливают, если бы к тому моменту уже не были безбожно пьяны. Тяжело дыша, с подергивающимися влажными и бледными щеками, Джейми взял книжку и принялся читать. Мэри наблюдала за ним. Через пару минут он громко рассмеялся. Смех вызвал у него очередной приступ головной боли.

— Фу-ты. Господи, чертовски смешно. Просто здорово. — Он перечитал абзац и снова расхохотался. — Уф, — отфыркивался он.

— Можно взглянуть? — Мэри подошла и присела на ручку его кресла.

— Вот этот кусок. От сих до сих. — Он ткнул пальцем в книгу. — Этому парню до смерти охота трахнуть дочку, — просипел он, — а вместо этого приходится оттарабанить ее мамашу.

Мэри сощурилась.

Так, через изгороди времени, я запускал порочный взгляд в чужие мутные оконца. И когда путем жалких, жарких, наивно-похотливых ласок, она, эта женщина с царственными сосцами и тяжелыми лядвиями, подготовляла меня к тому, чтобы я мог наконец выполнить свою еженощную обязанность, то я и тут еще пытался напасть на пахучий след нимфетки, несясь с припадочным лаем сквозь подсед дремучего леса[24].

Мэри прочла весь отрывок, но не рассмеялась и даже не улыбнулась. Она понимала, что это забавно, чувствовала все обаяние текста. Но не рассмеялась и даже не улыбнулась. Она молча повернулась к Джейми, черпая силы в собственной бесстрастности.

Он помрачнел и выпрямился. В его воспаленных глазах отразилась обида.

— Полагаю, тебе следовало бы прочесть эту книгу целиком, — сказал он и отвернулся.

Мэри отправилась к себе в комнату. В каком-то смысле ее саму ужасало только что содеянное ею. Но что толку ужасаться? Ведь в следующий раз она поступит точно так же. А от чего может быть толк? А вот от чего: от сознания того, что у тебя есть власть. Она подумала, что не мешало бы этой самой властью воспользоваться, раз это все, чем она пока располагает. Конечно же, речь идет о власти причинять боль.

В тот день Мэри ощутила, как жизнь утрачивает свои жесткие грани. И ее это обрадовало. Она смотрела на жизнь в надежде, что та вновь увлечет ее, выкинет какой-нибудь фортель, который вернет очарование всему происходящему. Но жизнь, естественно, оставалась безучастной, и от этого Мэри не начинала думать о ней лучше. Она понимала, в чем дело, но легче от этого не становилось — во всяком случае, если ты женщина. А она была женщиной, и лете ей от понимания не становилось. Например, от знания того, что раз в месяц она на пять дней слегка сходит с ума, ей ничуть не делалось легче. Она с тем же успехом продолжала слегка сходить с ума, на пять дней каждый месяц. Она знала, когда это происходило прежде; знала, когда наступит очередное легкое умопомешательство. Но увы! как раз когда оно приходило, она уже этого не понимала. Подумать только: если ты женщина, то однажды достигнешь и такого возраста, когда подобное умопомешательство будет длиться целых несколько лет. «Пойму ли я тогда, что оно пришло?» — гадала Мэри. Ох, ребята… Женщины — совсем другие люди. Да, мы другие. Мы — глубоководные ныряльщицы, каждая из нас. Вы сражаетесь со штормами на поверхности, где можно открыто, с громкими воплями биться до победы. А мы проводим всю свою жизнь под водой. Глубоко-глубоко…

Мэри страдала и этим причиняла страдания Джейми. Она целиком сосредоточилась на своей боли, и это удалось ей безукоризненно. Уже через пару дней боль казалась такой явной, подлинной, просто поразительной. Господи, как Мэри плохо! Видишь, как она невыносимо страдает? Весь мир Мэри сжался в одно легкое туманное облачко, зависшее над ее головой. Мэри вся светилась ею, своей новой властью. Все было неподдельно, все было достоверно. Разве столь сильное и глубокое чувство может оказаться ложным? Если Джейми обращался к ней с какой-нибудь незначительной фразой, Мэри в ответ лишь пристально смотрела на него и молча отворачивалась. При этом ее презрение было столь явным и недвусмысленным, что ей уже не было нужды выражать его взглядом. Если они сталкивались в коридоре, Мэри останавливалась и не двигалась с места, вынуждая его пройти сквозь свое силовое поле. Однажды, выйдя из гостиной, она услышала, как Джейми обратился к Лили: