– Бесконечно, Изабель, – сказал Митя и обнял ее, горячую, беззащитную, хрупкую, светлую, смеющуюся, счастливую. – Я буду бесконечно писать тебя. Ты устанешь. Ты сама первая попросишь о пощаде.

Господи, какое счастье, что они скинули – с плеч долой – эту картину, что так жгла Мите душу. И он, и Папаша теперь при деньгах, и немалых. Решено: они с Изабель покупают особняк – негоже ему держать такую французскую принцессу в двух тесных комнатенках высотки на Восстанья. Решено: они будут жить между Парижем и Москвой, ибо Изабель долго без Парижа, как птичка без цветущего миндаля, не сможет, да и у Мити и Эмиля в Париже найдется немедленно куча дел – только успевай проворачивай. Дьяконов, пока Митя с Изабель женихались, успел нарыть, вынюхав мафиозным собачьим носом, несколько тропинок, ведущих прямиком к французскому валютному золоту, к банковским неразрытым кладам. Французики думали – они сидят тихо; Эмиль раскопал одну тайну, потянул за веревочку… Банки «Сосьете Женераль» и «Лионский кредит» пустили козла в капусту. Парижский клуб еще не понял, какого зверя он прикормил. Эмиль запустил когтистую лапу в святая святых французских финансов и вынимать ее оттуда не собирался. Те, кто поддерживал его во Франции, завтра станут его злейшими врагами, но сегодня он поживится, он перехватит у страны валюту якобы для России, а в Международном валютном фонде есть такие каналы, ручейки и речки, – золотая вода по ним потечет прямо к нему в карман, а уж он и его «шуйцы» и «десницы» найдут, куда выгодней всего вложить перекачанное… Земля опутана денежными потоками, как кровеносными сосудами. Он – врач. Изабель бы поняла его. Он не дает земле умереть. И прежде всего он не дает умереть себе и себе подобным, ибо, если они умрут, – кто же будет мир спасать?.. Врачу, исцелися сам!.. И они должны взращивать себе подобных. Этот Митя… ну что ж, так вышло все в Париже… нарочно не придумаешь… в книжке напиши – скажут: вот безудержная фантазия у беллетриста, Дюма-отец, Бальзак, Мопассан… ну, да Лора не слишком расстроится, ведь она не мать, а если сообщить матери… да жива ли мать Андрея, ведь она и тогда уже была важная матрона, как это она еще ухитрилась забеременеть, ума он не приложит до сих пор…

Да, жизнь между Парижем и Москвой, это романтично, c’est charmant, c’est magnific. Придется учить язык. Ему, безмозглому лентяю. «Дмитрий Морозов вернулся в Россию из триумфальной поездки в Париж с юной красавицей-женой!», «Дмитрий Морозов убивает на дуэли знаменитого физика Андрея Дьяконова и женится на его очаровательной супруге!», «Уникальная продажа на аукционе Филипс: неизвестный миру Тенирс продан в Америку за тридцать шесть миллионов долларов!» – прикинь, какие грандиозные газетные шапки могли бы быть состряпаны в столице нашей почернелой от горя, инфляции, голода и войн любимой родины, если бы… Если бы – что? Если б он был знаменит, только и всего! Как все просто! А пока он – серая мышь, серая вошь. Будь он хоть богат, как сам Форд или Рокфеллер. «Мы не дети Рокфеллеров» – полезло в голову детское присловье. Он уже дитя Эмиля Дьяконова. Почти дитя. Эмиль по приезде в Москву обещал его усыновить. Чтобы оформить на него все бумаги, передающие капиталы по наследству. Написал ли Эмиль завещание?.. Вне всякого сомненья. Как Лора отнесется к этой новости, ко всему, происшедшему во Франции?.. А никак. Спокойно. Ведь она не захочет терять молодого любовника. Они же все, старые бабы, говорят, что после ночи любви у них улучшается цвет лица. Он выполняет функции ночного крема. Вы-пол-нял. Будет ли он спать с Лорой при живой жене?.. А… Инга?..

А не пошла ли на все четыре стороны эта загадочная Инга с ее набором бархатных масок. Мы же не в Венеции живем. Выдумала тоже развлеченьице. Пускай веселится с кем-нибудь другим.

При одной мысли об Инге у него захолонуло в груди. Страх заполнил его, как вода или вино наполняют пустой сосуд. Они летели в самолете. Не аэрофлотовском, слава тебе Господи, – компании «Эр Франс». Чистота, красота. В бизнес-классе – как у Христа за пазухой. И пледы, и наушники с музыкой, и ветчины, и безе, и божоле, и мускаты, и жареные курочки через каждые полчаса. Книги, газеты, кондиционеры. Санаторий. Он обернул лицо к Изабель. Его юная жена, вдова Андрея Дьяконова, мирно и сладко спала, чуть посапывая, склонив голову ему на плечо, уткнувшись лбом в его бугристую мышцу. Ого, на нем, худом доходяге, наросли мышцы. В здоровом теле здоровый дух. С любовницами покончено. У него есть законная жена. Он должен, наконец, заняться делом. Он обскачет, обставит всех детей Эмиля Дьяконова, и глупых и умных, и законных и бастардов. Он станет его истинным наследником. Он изучит финансы, банковское дело, языки – английский, французский. Он будет сперва его левой ногой, потом правой рукой, потом его сердцем, потом, если Бог даст, его головой. Эмилю не страшно будет умирать. Он, Митя Морозов, искупит вину перед ним. Он искупит вину перед мертвым Андреем. Он искупит, своей безумной любовью к Изабель, вину перед мертвой Анной, перед забитой, затравленной дурочкой Хендрикье, молча любившей его. Он, тайный убийца, станет наконец, человеком. Большим человеком. Он могуче вырастет – как сибирский кедр, что шумит там, за его узкой тощей мускулистой спиной, на берегах Байкала, на берегах Енисея. И люди станут уважать его.

Пусть на этом пути он будет жесток с людьми. Но он больше не убьет. И не солжет. И не украдет. И не…

Самолет резко пошел на снижение, дал страшный крен на левый борт. Изабель проснулась и ухватилась руками за Митю.

– О?.. мы падаль?.. самолет – горель?!..

– Нет, нет, дорогая, и не падает и не горит, – поспешил успокоить ее Митя, обняв и прижав к себе. – Это просто небесная коррида. Там, в небесах, Бог напустил стада черных туч на ангелов-матадоров, и ангелы сражаются с тучами, и молнии летят, как бандерильи. Не бойся.

Он все шептал это: не бойся, не бойся, – как будто заклинал ее, а у самого на сердце, как печать, поставленная расплавленным воском или сургучом, горел сгусток страха: не зарекайся. Не отрекайся ни от сумы, ни от тюрьмы. Ты, сам страшный, живешь в страшном времени. Как же ты можешь поклясться, что ты больше никогда не своруешь. Эмиль тебя будет учить именно этому, если ты по самую задницу влезешь в хрустящие горы баксов. Он будет учить тебя прелюбодействовать, если для пользы дела надо будет охмурить богатую и владетельную бабу.

Только убивать ему не надо будет тебя учить. Ты его сам этому можешь научить. Выстрелить из кольта впервые в жизни, понюхать ствол и бросить прочь: так-то, Папаша.

О, как же хороша на поверку оказалась жизнь между Парижем и Москвой!

Изабель не могла нарадоваться. Она, как дитя, удивлялась всему – и белокаменному храму Христа Спасителя, его красно-золотому куполу, похожему на средневековый шлем, и алым изящным башням Кремля, – она чуть ли каждый день бегала в Кремль, шаталась там, любуясь его красотами, и Митя даже однажды, чтобы ласково подтрунить над ней, купил к ужину торт в виде красных кремлевских башен, – и роскошному метро: сэ манифик, это есть подземни Лувр, Митья, ма пароль!.. – и огромному, крылатому, похожему на морской трап Крымскому мосту, и нищенкам у церкви, и развалам овощей на Центральном рынке: в Париже давно уже не существовало рынков, на которые бы из деревень и с ферм привозили капусту, фасоль, мясо, рыбу, соленья, золотые мячи апельсинов и бронзовый тягучий мед в банках и чанах!.. вместо Чрева Парижа – давно уже колоссальный подземный маркет с витринами под стеклом, с магазинным сервисом, и никаких тебе зеленщиц на возах!.. а тут… – она брала осторожно, двумя пальцами, вареного рака, она заливисто смеялась, когда Митя навешивал ей на шею связку сушек, как бусы, – она бродила по вернисажу в Измайлово часами, выбирая себе то брошь, то браслет, то кожаную сумочку, попутно прикупая у мастериц все «а ля рюсс» – матрешек, самоварчики, расписные ложки и чайники, вышитые салфетки и полотенца, – и, оборачивая восторженное, румяное личико к Мите, вздыхала: как жаль, что мы не можем купить всего, всего!.. «Это все твое, – отвечал Митя и широко обводил рукой гомонящее торжище. – Это все принадлежит тебе. Вся Россия. Ты будешь русской. Ты станешь русской. Тот, кто прожил в России три дня, в ее нутре, у нее в животе, тот не забудет ее никогда, того она возьмет всего». – «Как Иона… во чреве китовом?!..» – хохотала Изабель, примеряя к себе кулон из саянского лазурита, выточенный в виде полумесяца.