– Армеец, мать его, – шепотом констатировал Атасов, пытаясь правой ногой аккуратно притворить дверь из кухни в коридор. – Сейчас, типа, начнется…

– Что начнется? – вслед за Атасовым понизив голос, неуверенно спросил Бандура.

Атасов предостерегающе приложил палец к губам и сделал знак, мол «сейчас, типа, сам увидишь, только немного обожди …».

* * *

За толстым узорчатым стеклом кухонной двери появилась неясная фигура, одетая вроде бы в банный халат, с полотенцем на голове, накрученным наподобие чалмы. Фигура тихонько напевала себе под нос «…Я бегу к тебе, я так с-стара-аюсь, падаю во сне и п-просыпа-аюсь…».[42]Недостаточно тихо для того, чтобы нельзя было сделать однозначный вывод: подпускать фигуру ближе, чем на пушечный выстрел к консерваториям, филармониям и музыкальным школам – преступление против общества. Щелкнул выключатель, свет в ванной погас, фигура растворилась во влажном полумраке коридора.

Двое на кухне затаили дыхание. Судя по скрипу половиц, фигура направилась в холл. Через несколько минут там вспыхнул свет, вслед за чем началось то, чего опасался Атасов.

– О Боже! Г-где мои рыбки?… Г-где ры-рыбки?

– Я ж, типа, говорил, – донесся до Бандуры заговорщический шепот Атасова.

Вскоре к истошным воплям Армейца, заикавшегося втрое сильнее обычного, добавился глухой бас Протасова. Очевидно, Валерий еще как минимум наполовину спал. – Ты чего, в натуре?

– Где? Где?… М-мои рыбки?

– Да ты чего? Ты чего, блин, дебоширишь?

В три секунды Армеец был на кухне. Так и есть – в махровом халате и чалме из полотенца. Его лицо перекосило от горя и гнева.

– Атасов! – закричал Эдик таким страшным голосом, что машинально поднявшийся при его появлении Андрей упал обратно на стул, – Атасов?! Это ты-ты с-сказал этому недоношенному о-олигофрену, что все уважающие себя са-самураи кушают р-рыбу с-с животов своих гейш?

«Я бы не признавался», – немедленно подумал Андрей, наблюдая за Армейцем с неподдельным ужасом.

– Якудза, – абсолютно автоматически уточнил Атасов. И часто заморгал, понимая, что сболтнул лишнего. Он продолжал лежать на диванчике, с ногами, закинутыми на микроволновую печь. Левый носок на ноге Атасова был одет наизнанку.

Эдик вихрем пронесся мимо Андрея к плите и принялся одну за другой срывать крышки с кастрюль. Эдик заглядывал в каждую, его, похоже, лихорадило. Когда Армеец развернулся к Атасову, лицо его стало пепельным.

– Послушай, Эдик, – Атасов примирительно поднял руку. – Я тут сидел, типа, никого не трогал…

– Я те-тебя у-у-убью!

– Нет, в натуре, Атасов, ты ж нам втулял, как у японских урок принято рыбу хавать? – Протасов появился в дверях. Лицо его было отекшим и помятым, зато он где-то нашел и надел свои спортивные брюки. – Втулял, блин, или не втулял?..

– Я тебе еще говорил, что китайцы червяков, типа, жрут, так что, типа, с того? – Атасов повысил голос, но положения тела не изменил. – А папуасы других папуасов… Вы, оба, как два клоуна, прыгали ночью через стол и на время соревновались, кто, типа, быстрее проползет под кроватью. Я тут, типа, причем? Ты, Протасов, налил полную ванную шампанского и купал в ней девок. А ты, Армеец, активно ему помогал. Я в одно не врубаюсь, почему бедные соседи не вызвали машину из дурки или хотя бы наряд милиции? – Атасов перевел дыхание. – Не знаю я ничего про ваших хулевых рыбок, и вообще, мне на них наплевать. Хочешь кого-то пристукнуть, Армеец? Сделай харакири своему дружку Валере, глядишь, пару рыбок еще, типа, плавают у него в животе.

– Не гони, не гони! – возмутился Валерий, но по растерянному лицу гиганта Андрею стало ясно: что-то уже припоминает – и про девушек, и про рыбок. Причем, чем больше, тем хреновей себя чувствует.

Закрепляя достигнутый успех, Атасов вскочил на ноги и сунул палец под нос Протасову, став похожим на государственного обвинителя в советском суде, помешавшегося на расстрелах:

– Может, это я, Протасов, прошлой ночью скакал на карачках по всей, типа, квартире, и вопил: «Я дрессированный тюлень»? А, Протасов? Сахарок тебе кидали, или еще чего?

Протасов и Армеец угрюмо потупились. Возразить было нечего.

– Давайте, типа, пожрем, – предложил Атасов, непринужденно меняя тему. – Все. Были рыбки, да сплыли. Если что и свидетельствует в пользу того, что мы пока еще не алкоголики, так, в первую очередь, волчий аппетит после попойки. Давайте, короче, пожрем.

– Хорошо бы, – согласился Андрей и сказал сам себе: «Я ещене знаю, стану ли человеком, откровенно говоря, сомнительно, но что рано или поздно стану пропойцей – это точно».

Они плотно подкрепились остатками ужина, которых бы хватило роте китайцев. Атасов пододвинул к себе бутылку скотча.

– Будете?

Армеец отрицательно покачал головой, Протасов отвернулся. Андрей только взглянул на спиртное, как в желудке что-то кувыркнулось.

– Ммм, – замычал он, чувствуя, как содержимое желудка рвется наружу.

* * *

После завтрака, совмещенного по времени с обедом, настроение у всех, включая даже Армейца, улучшилось, поскольку все силы четырех организмов сконцентрировались на управлении процессом пищеварения.

Затем Атасов предложил расписать «пулю». Возражений не последовало, и они расселись вокруг стола, загрузив раковину целой горой грязной посуды.

– Потом, типа, помоем, – рассудительно сказал Атасов. Никто не возражал.

Атасов казался отличным игроком, но ему отчаянно не везло. Не шла карта, и все тут. Протасову, наоборот, везло, только игроком он был никудышним. Карт он не запоминал, а если некоторые ходы и обдумывал, то было непонятно – какие и чем. Зато рот Протасова не закрывался ни на минуту.

– Мы с Армейцем, как пацанами были, в очко резались у меня дома. В Припяти еще. Да, Армеец? Проиграл – кукарекай двенадцать раз в окно или «Хайль Гитлер» кричи на всю улицу. Или яйцами швыряй по прохожим. Скажи, Эдик?

– То-точно… – Армеец закончил сосредоточенно изучать прикуп и с ехидной гримасой швырнул обе карты сдававшему колоду Атасову. – В морду!

– О-ба-на! Два в гору! – радостно поддакнул Протасов.

– Давай, давай, – Атасов снисходительно улыбнулся. – Солдат ребенка не обидит…

– Шесть червей.

– Вист.

– Ну, пас.

– Ложимся, – скомандовал Атасов и отхлебнул скотч из бутылки.

– Мы с ребятами в десятом классе «кинг» уважали, – лицо Атасова приняло печально-мечтательное выражение, что нисколько не сказалось на внимании, с каким он раскладывал на столе свои и протасовские карты.