этаж и, тяжело дыша, сел за стол в своем кабинете. Отдышавшись, набрал телефон начальника участка.

— Степан Васильевич? Ты был на седьмом поле? Не был? Так вот, давай поезжай, да прихвати ведро воды. Он там пьяный валяется. Вот и окати его, а тебя я потом сам окачу, чтобы не сидел дома, а следил за работой!

И тут же набрал телефон главного механика.

— Николай Григорьевич, зайди ко мне.

После чего положил трубку и задумался. Думать было о чем. О работе, которая с каждым годом усложнялась; о людях, с которыми он, Егоров, вот уже два года общается, но сближения все еще нет. И в этом он нисколько не повинен, как неповинны и они. Так уж сложились обстоятельства. Собственно, это следствия. Причины таятся в далеком прошлом. Оттуда идет сегодняшний день. Кто-то тогда чего-то не продумал, и теперь приходится расплачиваться нервами, изолированностью, недоверием, что, уж конечно, никак не способствует успеху дела.

Вспомнил, как приехал сюда. Готов был сам не только руководить и организовывать, но и, засучив рукава, работать в поле. И работал: косил, метал стога, набирал картофель в ящики. А чем кончилось? Стали посмеиваться над ним. И пока он трудился в поле, мужики пьянствовали.

«Ну, почему, почему у них нет интереса к работе?» Да, да, все было: и обесцененный трудодень, и головотяпство, и частая смена председателей, но ведь теперь-то, когда он пришел с самым искренним, единственным желанием помочь им хорошо жить, наладить такое же хозяйство, как в сильных колхозах, почему же не верят ему? Или уже разуверились, что и надежд никаких нет? И кто ни приди, все равно не тот?

— Что ж ты с мальчонком приехал, а бабу не привез? — спросили его.

Что ответить? Как объяснить?

Она осталась в райцентре. Спокойно сказала:

— Ростислав, я тебя никогда не любила.

— Зачем же тогда выходила замуж?

— Не подумала.

— А теперь подумала?

— А теперь подумала. Слава богу, еще не поздно, можно начать сначала.

— Для меня начала не будет.

Промолчала.

— Ну, а как же сын?

— Пусть сам решает. Он большой, ему уже восемь лет.

Сын решил остаться с отцом.

— Вот и отлично! Поедем в деревню. Там хорошо. Громадное озеро, поля, лес. По полям бегают зайцы. На озере чайки. А весной прилетают лебеди. Там есть школа и хорошие ребята. Будем жить, работать и учиться. В конце концов у тебя все будет, Егоров!

— Кроме мамы, — сказал сын.

— Да…

— А у тебя все есть?

— Да, я считаю, что у меня все есть. Я здоров, еще молод. Есть интересная работа. Есть земля. Люди — работники на этой земле. Общими усилиями можно очень много сделать полезного для страны и народа…

— А еще что у тебя есть?

— Еще есть ты. Есть моя большая любовь к тебе. Это тоже очень много. Так что, как видишь, у меня есть все!

Но через полгода, когда наступила осень и пошли проливные дожди, сын затосковал. Просил отвезти его к матери. И Ростислав Егоров отвез. На прощание сказал:

— Если соскучишься, напиши, я сразу же приеду. Зимой в деревне тоже хорошо. Будешь кататься на лыжах, ловить рыбу.

— Мне жалко ее. Она так дергается на крючке.

— Ну, можешь и не ловить…

Жена не мешала им говорить. Молча слушала, только, когда он собрался уходить, вполшепота сказала:

— Надо оформить развод. Может быть, ты подашь заявление? Только не пиши, что я изменяла тебе. Просто не сошлись характерами.

— Да-да, просто не сошлись характерами. — Он глядел на нее и поражался — изменяла. Почему? Что ее толкало на это? «Никогда не любила». Глупости. Любила. Или уж так можно притворяться? И жить, не любя? Но ведь были же поцелуи, объятия.

Они развелись. И это последнее, формальное, освободило его от мыслей о ней. Даже и вспоминать перестал. Но тем чаще навещал сына. Иной раз нарочно придумывал причину, чтобы уехать в райцентр. И там заезжал в школу, и, повидав сына, на какое-то время успокаивался, и считал, что у него снова все есть, чтобы жить и работать.

Без стука вошли к нему участковый милиционер Клязьмин и председатель рыболовецкого колхоза Федотов.

— Ну, отличаются твои мужички, — падая на стул, сказал Федотов. Был он грузен, дышал тяжело. — Наши тенета распороли, весь улов себе вывалили. Вот, с Клязьминым удостоверяли. Дело серьезное.

— Почему же это непременно мои? Вполне могли и посторонние. Приехали ночью, надули резинку и сделали свое дело. Сейчас много всяких туристов развелось. Вполне могли и они, — сухо сказал Егоров, хотя в душе мало сомневался — могли и свои. Жить на берегу такого озера без рыбы — тоже не порядок. Потому и браконьерят.

— Да нет уж, твои. Вся лодка Игнатия Сиплина в слизи и рыбьей чешуе, — сказал участковый. — Большей улики и не надо.

— Ага, а он-то как раз и ни при чем. Три дня кряду пьянствовал и эту ночь тоже, так что уж никак не мог промышлять.

— А где он сейчас?

— На седьмом поле валяется. Начальник участка холодной водой приводит его в чувство.

— И все же надо поговорить, — вставая, сказал участковый.

— А я не возражаю, хоть и заберете его, — сказал Егоров и сорвался, — сволочь, ну хоть предупредил бы, что не будет работать. Замену бы нашел. Так нет, с вечера хоть и пьяный был, а заверил. Нет, тут надо какие-то другие меры принимать. Вот, честное слово, так и дал бы ему!

— Ну и сел бы, — сказал участковый.

— А и черт с ним.

— Гони его в три шеи, — сказал Федотов.

— А что? И выгоню. Только