«лоно»? Да госдача какая-нибудь с финской баней и толстожопыми блядьми. Конечно, поеду, никогда не упущу такого случая. А ты, Витася, неужто отстанешь от своих друзей? Какие они, в задницу, мне друзья, презираю всю эту олигархию, линяю с концами, блевать хочется.

Вполне успешно «русский режиссер» Виталий Гангут «слинял», никто, собственно говоря, и не заметил его исчезновения. Все были основательно уже под хмельком, радостно возбуждены и нацелены на дорогого чудного гостя, чудо-миллионера с исконно русской жемчужины Острова Крыма.

Поехали разными машинами. Лучников почему-то оказался на мягких подушках новенького японского «датсуна».

На лоне за тремя проходными со стражей оказался дивный ландшафт, зеленые холмики, озаренные закатным солнцем, дорожки, посыпанные красным утрамбованным кирпичом, гостеприимные «палаты» в традициях, но со всем, что нужно, и прежде всего, конечно, с финской баней. Закат Третьего Рима – финские бани за семью печатями.

Обнаженное общество выглядело еще более радушным, еще более благосклонным, не только к гостю, но и друг к другу. Растут, растут наши соцнакопления, говорил один, похлопывая другого по свисающим боковинам. Вот обратите внимание на Андрея Арсеньича, вот западная школа, вот тренаж, ни жириночки. Аристократы, хе-хе, а мы мужицкая кость. Наши предки тюрей пузища набивали, а Лучниковы – как вы думаете? – сколько поколений на лучших сортах мяса?

– А где Арон Израилевич? – поинтересовался Лучников.

Все эти Ильичи Ивановичи, Василии Федоровичи, Дмитрии Валентиновичи в сухой финской жаре розовели, увлажнялись, поры на их коже открывались, груди их вольготно вздымались, глаз поблескивал.

Из парилки бухались в бассейн, потом переходили к столам, уставленным с традиционной российской щедростью. После каждого сеанса в парной и аппетит улучшался, и выпивальный энтузиазм увеличивался, и даже интерес к шустрым девчатам-подавальщицам в махровых халатиках появлялся.

– А где же Фаттах Гайнулович? – поинтересовался Лучников.

– Какой же все-таки спорт вы практикуете, Андрей Арсеньевич? – интересовались окружающие.

Любой, какой подвернется, отвечал он. Блудные глаза невольно следили за перемещением шустрых подавальщиц. Я довольно хаотический спортсмен. Хаотический спортсмен, ха-ха-ха! Слышите, товарищи, Андрей Арсеньевич – хаотический спортсмен. Оно и видно, оно и видно. Люда, познакомьтесь с нашим гостем. Хаотический спортсмен, ну, у тебя, Василий Спиридонович, одно на уме, старый греховодник. Между прочим, обратите внимание, у гостя-то крестик на шее, а вроде современный человек. Экономика у них там основательная, а философия, конечно, отсталая.

Лучников старался тоже наблюдать своих хозяев. Он понимал, что вокруг него реальная советская власть, уровень выше среднего, а может быть, и очень выше. Любезно общаясь и сохраняя немногословность (это качество явно импонировало присутствующим), он старался прислушиваться к обрывкам разговоров, которые временами вели между собой эти исполненные достоинства обнаженные особы с гениталиями в седоватом пуху. Уровень – это и была главная тема разговоров. Он выходит на уровень Михаила Алексеевича… нет, это уровень Феликса Филимоновича… да ведь не на уровне же Кирилла Киреевича решаются такие вопросы…

В какой-то момент он глянул на них со стороны, вылезая из бассейна, и подумал: кого же мне вся эта шатия напоминает? Человек восемь, небрежно прикрытые полотенцами, сидели за длинным псевдогрубым столом из дорогого дерева. Кто-то неторопливо разливал «Гордон-джин», кто-то наливал из банки пиво «Туборг», кто-то накручивал на вилку прозрачнейший ломтик семги, кто-то легонько обнял за махровый задик подошедшую с подносом тропических фруктов Людочку. Шла какая-то неторопливая и явно деловая беседа, которая, конечно, сейчас же оборвалась при приближении «дорогого нашего гостя». Нет, на римских сенаторов они все же мало похожи. Мафия! Да, конечно, это – Чикаго, компания из фильма о «Ревущих Двадцатых» – все эти свирепые жлобские носогубные складки, страннейшее среди истеблишмента ощущение не вполне легальной власти.

– А где же Арон Израилевич?

Во время очередного перехода в парилку к Лучникову приблизился непосредственный сегодняшний спаситель Олег Степанов. Без всякого сомнения, этот огромный, как лошадь, активист впервые находился в таком высоком обществе. Он был слегка неуклюж, слегка застенчив, как мальчик, впервые допущенный в компанию мужчин, он, кажется, слегка был смущен превосходством своего роста, сутулился и пах прикрывал полотенчиком, но был явно счастлив, ох как счастлив! Радостью, подобострастием и вдохновением сияли его обычно мрачновато-лукавые глаза. Он чувствовал свой звездный час. Вот он пришел, и так неожиданно, и благодаря кому – какому-то жалкому пьянчуге Гангуту! Русская историческая аристократия, шефы партии, армии и торговли – и он среди них. Олег Степанов, рядовой национального движения. Сегодня рядовой, а завтра…

– Я знаю, Лучников, почему вы спрашиваете про Арона Израилевича и про Фаттаха Гайнуловича, – заговорил он. – Вам любопытно: допускаются ли сюда инородцы. У вас рефлексы западного журналиста, Лучников, пора с ними расстаться, если хотите быть в нашей среде… – Он говорил как бы приватно, как бы только для Лучникова, но голос его все повышался, и по дороге в парилку на него кое-кто из немногословных боссов как-то косо стал поглядывать. Степанов бросил свое полотенце в кресло, и Лучников с любопытством заметил, что длинный и тонкий степановский член находится как бы «на полувзводе».

Вошли и расселись в парилке по малому амфитеатру дощатых отшлифованных полок – и впрямь сенат. Начали розоветь, испарять ненужные шлаки, для того чтобы еще новые вкусные эти шлаки безболезненно принять. Так ведь и гости Лукулла блевали в особом зале, чтобы снова возлечь к яствам.

– Мы не примитивные шовинисты, – все громче говорил Олег Степанов, – тем более не антисемиты. Мы только хотим ограничить некоторую еврейскую специфику. В конце концов, это наша земля и мы на ней хозяева. У евреев развита круговая порука, сквозь нее трудно прорваться. Меня, например, трижды рубили с диссертацией только по национальному признаку, и я бы не прорвался никогда, если бы не нашел друзей. Евреям нужно научиться вести себя здесь скромнее, и тогда их никто не тронет. Мы хозяева на нашей земле, а им мы дали лишь надежное пролетарское убежище.

– Как вы сказали – пролетарское убежище? – спросил Лучников.

– Да-да, я не оговорился. Не думайте, что с возрождением национального духа отомрет наша идеология. Коммунизм – это путь русских. Хотите знать, Лучников, как трансформируется в наши дни русская историческая триада?

– Хочу, – сказал Лучников.

На скамейках амфитеатра разговорчики об «уровнях» понемногу затихли. Голос Олега Степанова все крепчал. Он спустился вниз и повернулся лицом к аудитории, большой и нескладный, человек-лошадь, похожий на описанного Оруэллом Коня, но с горящим от неслыханной везухи взглядом и полувзведенным членом.

– Православие, самодержавие и народность! Русская историческая триада жива, но трансформирована в применении к единственному нашему пути – Коммунизму!

– Кто это такой? – спросил чей-то голос с ленцой за спиной Лучникова.

В ответ кто-то что-то быстро шепнул.

– Декларирует, –