углядели) – и еще двоих несло. Притеснителей-губителей. Вынесло из-за рыжеющих кустов, облитых сверху донизу потоком солнечного света. Снова уж угораздило на них нарваться. Надо ж, снова втрескались. Ну, незадачка! Как не повезет, так не повезет. И от невезения Анна даже ахнула, или простонала, как у ней бывало часто. И без повода порой. Без большого и серьезного.

Да, конечно, было бы благоразумнее сейчас вообще не попадаться на глаза врагу; но ведь надо было где-то пробираться, двигаться, если домой выступили, не струхнув особенно, хотя взвесили все «за» и «против».

Куда-то налегке несло двоих вражеских молодых солдат, от которых выселенцы уже стали почти отвыкать, вследствие чего уже и будто более пугались вида их, а главное, какого-то ненасытно-гончего духа, пробуждавшегося в них, стоило тем лишь завидеть мирных русских жителей. Поравнявшись с молодыми женщинами, солдаты точно между собой перемигнулись и, вроде б облизнувшись, как нагловатые коты, даже для чего-то поздоровались:

– Guten tag!

А по обыкновению немецкие солдаты никогда этого не делали. Они вежливостью никогда не отличались. Как и не стыдились, например, при женщинах сидеть без штанов на перекладине своих примитивных, открытых уборных.

– Guten tag! – ответила Дуня приветливо, блеснув улыбкою на всякий случай. Мало ль что: может, патрули любезные такие. Манер понабрались. Утонченности…

Однако (так и есть!) немцы, едва разминувшись, в бесцельной нерешительности затоптались на дороге; потом они обратно развернули и догнали беглецов, шедших тяжелей (со скарбом, с ребятишками), и зачем-то пошли, пошли рядом. Молча, откровенно, нагло. Добровольные сопровождающие? И такое их поведение настораживало. Что так отведут куда-то?

– Боже, что им нужно, Анна? – ужаснулась Дуня. – Я боюсь. Что затеяли?

– Да понятия я не имею, что. Все одно и то же, знать. – Анна знала, что они не застрахованы от мародеров – схватывались с ними много раз. Но тут солдаты, видимо, рассчитывали на другое…

И она, почуявши недоброе по их сопению, по их замкнутым, непроницаемым лицам, по их молчаливо неотступному преследованию, шаг в шаг, тихо, умоляюще почти позвала, глазами поведя на них, на преследователей: – Антон! Саша! Коля!

Сильней застучало у нее в висках: «тук-тук, тук-тук». Веки глаз задергались.

И мальчишки словно в боевое охранение на ходу построились – вокруг Наташи, тети Дуни, Веры, Иры. Окружив их, были начеку. И так перемещались, порой почти отталкивая немцев, перепрыгивая через ноги тех. Особенно под горку, там, где санки еще сами поживей катились.

Шла игра немая, кто кого; нельзя было оплошать. Солдаты ни на шаг не отступали, и их все же беглецы не подпускали ближе. Это длилось уже не минуту и не пять – вечность целую. И неизвестно, чем бы это кончилось и на что бы в крайнем случае пошли мальчишки, женщины, если бы преследователи совсем распоясались – здесь, на безлюдье… Все-таки в Антоновых руках была увесистая палка, в изголовьях санок был топор, и при ближайшей-рукопашной схватке на рыхлом снегу еще неясно, чем бы могло все закончиться. Только нужно уже врукопашную сцепиться с немцами и их не отпускать на расстояние, чтобы они не успели пустить карабины в ход.

Антон думал: это было главное. Он смотрел практически…

Однако выручающе впереди, за откосом, замаячила какая-то деревня, вжавшаяся в покрывало снега; близились ее слепые, набочившиеся избы. Подле них, среди сугробов, серые грузовики елозили. Почему, должно быть, и оба немца так же неожиданно, как они приклеились перед этим, поотстали молча. Втянув в плечи головы. Они словно лунатики, опять восвояси повернули, прочь заковыляли. Только после этого все беглецы с облегчением вздохнули, оживились нервно.

– Знать бы – взял пулемет с собой и – чик! Чик! – покосил бы их, – пробасил серьезно Саша, отдуваясь.

Анна не поверила своим ушам, всполошилась:

– Какой пулемет, сынок?

– Да немецкий, новенький.

– О чем, свет, помилуй говоришь?! Не мели, пожалуйста… И так голова болит.

– И гранаты, думаю, нам тоже бы не помешали. – Саша оглянулся на отставших, словно измеряя на глазок расстояние до них. – У меня в одном местечке все припрятано. Летом спер у них.

– Господи! Час от часу мне не легче с вами…

– А еще две противотанковые мины…

– Сашенька, как домой вернемся – выкинь все немедленно, прошу! Ведь взорвется, покалечит. Руки, ноги оторвет. Инвалидом станешь.

– Нет. Зачем же я храню? Наши нас освободят – нашим и отдам.

– Ну, Антон, ты-то старше и умней – ты-то знал об этом? Не следил за ним? Что же ты теперь молчишь?! – Анна укоряла их в проделках. За спиной у ней.

И Антон брата тотчас приструнил:

– Сашка, верно, давай не болтай; что-то растрепался нынче, вижу – еще рановато. И нежнее успокоил мать: – Мам, ты больше не волнуйся из-за нас. Это его ноги довели. Обозлили немцы…

Впереди, куда поспешали выселенцы, был будто какой мрачноватый тупик, и на нем сходился, сужаясь, гребенчатый массив леса. Там, в тупике, происходило какое-то нервное движение: то ли грузилась и выезжала отсюда немецкая часть, то ли еще что подобное. Однако своевременно заметили стоявшего посреди сужавшейся дороги чистокровного эсэсовца, который повелительно для них уже воздел руку вверх: стоять! Снова чуть было по-глупому не влипли. Из огня да в полымя.

Сейчас же донеслось знакомое оттуда:

– Was?! Wohin?! Zuruk! Zuruk! – зашагал эсэсовец к ним. С выправкой железной повелителя. Все оставил – зашагал навстречу.

– Скорей разворачиваемся, ну! – скомандовал Антон. – Побежали! Сюда, за машины…

Дожидаться приглашения особого не стали. Ни к чему. Это было уже знакомо. Могло дорого стоить. Вдогон вроде бы эсэсовец пустился – да пробежками (и откуда силы-то взялись?) ушли от него, маневрируя за автомашинами. Правей обогнули этот пункт, кромсая снег. Все взопрели, отдышаться не могли.

Потом еще плутали долго, тяжело. Саша, совершенно замученный болью, плакал, стискивая зубы. И уж почти поминутно отдыхал. Наконец попали на лесную безлюдную дорогу со следами шин и повозничьих колес и лошадиных ног. Осины и ели дремали, как завороженные, – не шелохнулись.

– Мамка, мамка, какой чудный запах от хвои исходит, чувствуешь! – взбудоражено воскликнула Наташа. – Будто бы что от свежих огурцов.

– Небось! – выдавил Саша сквозь слезы. – Сюда, скажешь, и укроп еще добавить?

Засмеялись все, опять довольные своей сопутствующей удачливостью. Врага не было здесь видно. Но со строгостью Анна прикрикнула:

– Тише вы! Не болмочите зря! Так нарваться можно. Не заметишь, как…

Когда расступился лес, окончился, солнце опустилось уже низко. По ним, струясь, сказочно переливались хрустальные сосульки, свисавшие с крыш деревенских изб (с крыш капало), и золотисто-розовые косящие лучи высвечивали горбыли заснежено-чешуйчатых полей с синими проемами, провалами.

В деревне (это