― Но... ведь вы хотите навязать нам убийство, — старичок поправил очки. — Тогда мы становимся палачами. А я не хочу быть палачом...

Вождь невольно поморщился, слушая пожилого интеллигента.

― Я, Павел Федорович, готов лично взять на себя эту кровь, — речь судьи, ровная, почти убаюкивающая, входила в жесткий диссонанс со смыслом. — Однажды я не побоялся взять на себя подобную ответственность и готов нести этот груз снова. Я не хочу допускать и тени возможности, что наши дети станут рабами безумцев, что построили в Лакедемоновке пародию на древнюю Спарту.

― То есть, — сказал Кислов, — твой вердикт — убить.

― Именно так, — кивнул Дрожжин.

― Понятно, — Кислов перевел взгляд на шамана. — Ну а каково твое мнение. Ян?

― Для нашей общины, — начал шаман, — настали великие времена. Я бы сказал, благословенные времена. С чего я это взял? Когда я находился в море, со мной приключился...

― Ян, — судья впервые повысил голос, — давай ты не будешь сейчас юродствовать!

― Да ладно, Лёня, — Заквасский развел руки. — Ведь в мире все взаимосвязано. И мой понос, и будущая война суть явления одного порядка. На вопрос, что делать с этой парой глупых созданий? Я говорю вам: отпустить. Зачем нам брать на себя их смерти? Зачем держать в себе дерьмо, если его можно выплеснуть на землю, и через год, перебродив, оно превратится в удобрение, которое поможет вырастить что-то полезное или даже необходимое нашему племени. Они вернутся в свой деревенский Лакедемон и расскажут о нас, о том, что мы живем, а они — выживают, о том, что у нас рождаются дети, а у них дети умирают, а тех, что выжили — убивают, о том, что недовольные их законами могут получить приют у нас, как получил беглец. Я думаю, что правители будут сопротивляться и цепляться за прежнее, но жители выберут нас. Их общество просто рассыплется от внутренних противоречий. Теперь о войне и жизнях... — шаман повернулся в сторону Дрожжина. — Вот, что я тебе скажу, Лёня: в сраных конституциях прошлой эпохи словоблуды любили писать о том, что важнее человеческой жизни ничего нет. Верили они собственным опусам или нет, это уже другой вопрос. Но так думать — фатальное заблуждение. Жизнь человека, обремененная лишь заботой о хлебе насущном и примитивных удовольствиях, мало чем отличается от жизни животных. Но ведь мы не жалеем свинью? Мы ее режем и жарим на костре. Важнейшее достояние — это человеческий дух, его сила, а не человеческая жизнь с ее страхами. И если мы будем холить собственные тушки, обзаведемся жирком, то рано или поздно попадем на бойню. Так уже было двадцать один год назад. Поэтому жалеть свои жизни сейчас — это потерять все в будущем: и жизнь, и свободу, и дух, и силу. Этих двоих нужно отпустить и готовиться к войне, — шаман оглядел присутствующих насмешливым взглядом и добавил:

― Я все сказал, хао!

В повисшей тишине раздался робкий голос Павла Федоровича:

― Вы простите меня, конечно, — он явно опасался возражать напрямую кому-либо из могучей тройки. — Но кто вам... э-э-э... дал право решать, как распоряжаться жизнью других, кого считать свиньей, а кого человеком?

― Ты, очкарик, прости меня, конечно, но кто у меня... э-э-э... — передразнил Заквасский оппонента. — Кто это право заберет?

― Ян! — строго сказал судья. — Не переходи, пожалуйста, на личности.

Павел Федорович, жуя губы и краснея как мальчишка, уставился в пол.

― Да уж, Заквасский, — вождь говорил медленно, обдумывая сказанное шаманом. — Ты речи толкаешь так же хорошо, как и прикидываешься дурачком.

― Это весь остальной мир прикидывается дурачком, — ответил Ян. — Но я с тобой спорить не буду.

Кислов тоже не хотел спорить попусту. В его голове возник новый план действий. Изначально вождь собирался настаивать на удержании пленников в качестве заложников, но теперь, стараниями шамана, перед ним раскрылись совсем иные перспективы.

«Да, когда-то мы втроем буквально устроили революцию, вырезав банду Рамзеса. Мы победили, навели свои порядки, — размышлял он. — Прошли годы, в центре города появилась Запретная зона, где власть нашей тройки неоспорима, наша община обросла пока еще тонким слоем традиций и зачатками религии. Может быть, пришло время для экспорта революции? Бесспорно, в долгосрочной перспективе нуклеары сильнее жителей Лакедемоновки и, значит, пришло время объявить себя открытым обществом. Единственный шанс у наших западных соседей — это победить в войне сейчас. И вот этого шанса им дать ни в коем случае нельзя».

― Что ж, хорошо, — вождь осмотрел членов Совета внимательным взглядом. — Теперь выслушайте мое мнение. Мы общество равных, мы справедливое общество. Рядом с нами находится тоталитарный полис, где меньшинство угнетает всех остальных. Если мы не вступим в борьбу с Лакедемоном, то какой от нас прок? Какой пример мы подадим подрастающему поколению? А если мы откажемся от борьбы сегодня, то завтра нас поработят.

Ян громко зевнул.

― Поэтому мы покажем пример доброй воли, — продолжил Кислов, будто не заметив выходку шамана. — Мы дадим пленникам возможность сделать выбор. Конечно, сперва мы постараемся показать им все преимущества нашей жизни. Но потом они могут остаться здесь или уйти домой. Это, по-моему, правильно. Итак, давайте голосовать.

«Прощенные», понимая, что мнения тройки разделились в пользу помилования пленников, подняли руки. Также поступил Саша.

― Кто против?

Два пальца жреца устремились вверх, его поддержал шаман.

― Ян, — усмехнулся вождь, — ты только что распинался о необходимости отпустить глупых овец на волю и готовиться к войне. А голосуешь «против».

― Просто не хотелось оставлять Лёню в гордом одиночестве, — сказал Заквасский.

― Ну что ж, — подвел итоги Кислов, — четыре «за», два «против», один отсутствует. Думаю, пояснений не требуется. Полагаю, пленникам нужно дать сегодняшний и весь следующий день на размышление. Пусть решают, оставаться или уйти. У нас на носу праздник Летнего Откровения, и больше времени мы им дать не можем. Пока они будут у нас в гостях, ограничим их передвижение набережной и шаманскими угодьями, там возле моря их легче контролировать, а лишнего им знать ни к чему.

― Ну, раз это мои гости, то пойду обрадую их, — Ян подскочил со стула. — Заодно потом и экскурсию проведу.

― Только постарайся без фокусов, — сказал Кислов.

― Не беспокойся, — ответил шаман уже в дверях. — Да, Валера, и пришли своих в порт, пусть получат долю от улова.

Заквасский направился к комнате, где находились пленники. Из-за дверей доносились истеричные вопли. Очевидно, там шла самая банальная ругань. Недолго думая, шаман распахнул обе створки и вошел внутрь: высокий блондин, придавленный лингвистическим удушьем, потрясая кулаками, выхаркивал из себя нечленораздельные звуки, смешанные с ругательствами, перед ним на лавке сидела неровно стриженная под ежик девушка. Ее лицо покрывали красные пятна, а глаза были наполнены такой непередаваемой яростью, какую Ян не видел даже у лютоволков.