Митридат обычно старался найти законный предлог для территориальных приобретений, будь то завещание в его пользу, обращение к нему за помощью и т. д. Кроме того, предметом его вожделений долгое время были земли, не слишком связанные с Римом; посему их захват понтийским царем не беспокоил сенат.[534] Следует учесть и тяжелые войны, которые вели римляне в конце II века. На этом фоне «первое вмешательство Евпатора в дела соседей казалось не более чем незначительным инцидентом».[535] Предоставленный самому себе, Митридат мог без особых опасений заниматься расширением своих владений.

Ситуация кардинальным образом меняется, как только Митридат направляет свою экспансию в регион, находившийся в сфере римских интересов. Здесь римляне старались не допустить усиления одних царств за счет других. Поэтому Митридату пришлось искать союзника, который разделил бы с ним риск неудач и плоды побед. Таким союзником стал царь Вифинии Никомед III. Объектом их совместных действий стала Пафлагония, которую они поделили между собой примерно в 108/107 году.[536] Как и ранее, притязания Митридата выглядели законно (что он старательно подчеркивал) — имелось завещание, по которому эту область получил его отец (Юстин. XXXIV. 4. 5; XXXVIII. 5. 4–6, 7. 10).

После захвата части Пафлагонии Митридат обращает взоры на Каппадокию, в дела которой, впрочем, он вмешивался и ранее. В 117/116 году был вероломно убит царь Каппадокии Ариарат VI. На период малолетства его сына регентство получила Лаодика, сестра Митридата и жена покойного царя. Ответственность за это убийство Юстин возлагает на каппадокийского вельможу Гордия, действовавшего якобы по наущению Митридата (XXXVIII. 1. 1). Это вполне может быть правдой, а может, и нет — Митридат во время убийства был еще слишком юн, чтобы вынашивать планы, которые ему приписываются.[537] Во всяком случае, оставшаяся без царя страна представляла лакомый кусок, и в нее вторгся бывший союзник Митридата, вифинский царь Никомед III.

У Никомеда не было никаких оснований притязать на Каппадокию, и потому его вторжение носило откровенно разбойный характер; сыновья Ариарата VI были лишены своих законных прав, а власть Никомеда над Каппадокией удерживалась при помощи оставленных им там гарнизонов. Митридат немедленно отреагировал на этот акт агрессии: он отправил войско, которое изгнало захватчиков.[538] Таким образом, создавалось впечатление, что справедливость была на стороне Митридата, выступавшего в поддержку законного наследника против узурпатора.[539] Однако здесь события приняли неожиданный оборот: чтобы создать видимость прав на каппадокийский престол, Никомед заключил с царицей тайное соглашение и вступил с ней в брак (Юстин. XXXVIII. 1. 4–5). Теперь Митридату пришлось бороться и с родной сестрой, но это его не остановило — Лаодика вместе с вифинцами была изгнана из страны.

Итак, царем Каппадокии был провозглашен Ариарат VII Филометор, человек еще молодой, но тем не менее не захотевший быть игрушкой в руках Митридата.[540] Независимость от Митридата он продемонстрировал практически сразу же, отказавшись вернуть из изгнания убийцу своего отца Гордия и приготовившись, если потребуется, к вооруженной борьбе. Митридат, не решившись на открытое сражение, вступил в переговоры и собственноручно убил племянника при личном свидании с ним. После этого подлого убийства он посадил на каппадокийский трон послушного правителя — им стал один из его сыновей, принявший имя Ариарата IX. Реальная власть при этом, повидимому, принадлежала наместникам Митридата, своим произволом вызвавшим ненависть каппадокийцев. Они восстали и изгнали чужеземцев и поставленного ими царя (Юстин. XXXVIII. 1, 7 ел.; 2. 1; Мемнон. 30.1). Эти события и кратковременное управление страной Ариаратом VIII, братом убитого царя, послужили поводом для новой понтийской интервенции, вернувшей власть сыну Митридата.[541]

Именно с этого момента начинается непосредственное вовлечение в конфликт Рима — развитие событий, которое спустя десятилетие вылилось в Первую Митридатову войну. Нельзя сказать, что Рим совсем не реагировал на развитие событий на Востоке. Еще после раздела Пафлагонии между Митридатом и Никомедом сенат направил на Восток посольство, которое потребовало вернуть пафлагонцам их прежнее положение (Юстин. XXXVII. 4. 4). Агрессоры проигнорировали это требование (причем особенно нагло держал себя не Митридат, а Никомед[542]), но сенат не предпринял против них никаких мер — возможно, под действием взяток (Диодор. XXXVI. 15. 1), если только посольство от Митридата в Рим имело своим предметом пафлагонский вопрос.[543]

Затем, как уже говорилось, на Восток отправился Гай Марий. Плутарх утверждает, что отправился он в эту поездку среди прочего и в надежде подстрекнуть Митридата к войне с Римом — победитель кимвров надеялся получить в ней командование, покрыть себя новыми лаврами и укрепить свое пошатнувшееся политическое положение. «Поэтому, хотя Митридат принял его любезно и почтительно, Марий не смягчился и не стал уступчивее, но сказал царю: «Либо постарайся накопить больше сил, чем у римлян, либо молчи и делай, что тебе приказывают», — и этим поверг в страх Митридата, часто слышавшего язык римлян, но впервые узнавшего, какова бывает откровенность их речей» (Плутарх. Марий. 31. 3–5).

Этот рассказ неоднократно привлекал к себе внимание исследователей,[544] которые вполне справедливо указывают на то, что трактовка этой поездки Плутархом довольно наивна. Действительно, вряд ли можно было рассчитывать возбудить войну одними словами, не располагая при этом армией,[545] да и трудно было сомневаться в том, что Митридат не решится на конфликт.[546] С другой стороны, если Марий отправился в поездку всего лишь для того, чтобы не видеть возвращения Метелла в Рим, отдаленное царство Каппадокия было достаточно странным убежищем.[547] Это царство на протяжении ряда лет было «горячей точкой».[548] Учитывая, что уже вскоре после миссии Мария сенат переходит к решительным действиям против Митридата в этом регионе, можно предположить, что его поездка носила инспекционный характер и он должен был на месте ознакомиться с обстановкой.[549] Таким образом, личные цели Мария совпадали здесь с интересами государства. Эта поездка, чем бы ни руководствовался лично Марий, имела далеко идущие последствия для анатолийской политики Рима, определив отношение к Митридату и его притязаниям и побудив к более активным действиям против его происков в Каппадокии.[550]