Горы стали пониже, лагерь с техникой полка все ближе и ближе. Командир объявил привал и подозвал офицеров:

— Ребята! Афганцев отпускаем, пусть топают к женам, а то они ис-стонались. Детей куча и одеты бедно, может, и правда, они мирные крестьяне. Вообще-то — бедные-то они бедные, а жен по две-четыре на каждого. Вот халява, разлюли малина. Мне б так.

— Не справишься, — засмеялся я, — ты же после гепатита, наверное, и с одной не сладишь.

— Но-но, «зелень», не сметь думать плохо о начальстве! — улыбнулся мечтательно Кавун. — Ислам что ли принять, есть хорошие моменты в их религии. Хватит болтать, «бачи» свободны, а то увидит какой-нибудь начальник из штабных, что носильщики-афганцы пулеметы тащат, так затрахает!

— Или чего доброго их какой-нибудь болван контуженый застрелит, — поддержал я.

Командир гранатометно-пулеметного взвода Голубев неодобрительно посмотрел на нас и, сплюнув, произнес:

— Лучше бы шлепнуть. Все они «духи»!

— Вот видишь, зам! Контуженый Голубев говорит шлепнуть, а там, на позициях дивизии, контуженых точно будет больше. Эй, идите сюда! «Буру бача!» «Замполь», дай им пинка под зад, пусть бегут быстрее, не будем брать грех на душу, пусть живут.

Я через таджика объяснил старшему мужику о решении командира. Что тут началось! Афганцы бросились целовать мне руки и благодарить добрых солдат, офицеров, восхвалять Аллаха.

Затем, осмелев, более старый принялся мне что-то толковать, показывая на свою руку и стуча по моим наручным часам.

— Мурзаилов! Что он хочет? — спросил я солдата.

— Да, все нормально! Ничего страшного, часы свои просит, обратно чтоб отдали.

— А кто забрал, ты, «абрек»? — грозно спросил я у переводчика.

— Нет, не я, — отвернулся, насупившись, он.

— А кто? — продолжал я допрос, хотя краем глаза заметил, что один из сержантов снял с руки часы и положил их в карман.

— Худайбердыев! Ко мне! Вытащи то, что в кармане спрятал.

— Нет ничего там, товарищ лейтенант!

По бегающим глазам было видно, что врет. Пока абориген помогал ему тащить станок, сержант часы стянул.

Я сунул руку в карман сержантских брюк и вынул хорошие японские часы «Seiko». Сержант злобно посмотрел на меня, что-то пробормотал про «дембель».

— Сгною, гад, за мародерство, а главное — за твой злобный взгляд и вранье. Ну-ка, быстро схватил станок пулемета и вперед.

— У, сволочь! Он еще в нас стрелять будет. Посмотрите. Застрелить его надо, — прорычал сержант.

— Ага, а часы тебе как трофей вернуть надо. За часы человека готов убить?

— Они все не люди, а «духи»! Ничего, еще жизнь вас тут попинает. Скоро изменишься, лейтенант, — прошипел сержант и побрел, согнувшись под тяжестью станка.

— Вот подумай-ка. Казах, мусульманин, а единоверца готов за часы расстрелять. Хлопнуть, как муху. Ведь дома в мирное время, наверное, и мысли такие б не возникли в его голове. Что сделала война с человеком!

Сзади на почтительном расстоянии, которое постепенно сокращалось, передвигалась группа «духов». Артиллерию после ошибочного обстрела ротный вызывать побоялся.

«Духи», может, не догонят, а свои, точно, снарядами завалят.

* * *

Мы сидели вместе с Пшенкиным на башне и жевали галеты, заедая апельсинами. «Броня» разворовала склад с апельсинами. Когда стояли в саду, то неожиданно заметили ящики с апельсинами, загрузили ими все десанты и кабины. Охранял склад только один сторож. Он выстрелил в воздух из ружья, а в ответ раздалась очередь из автоматической пушки. Больше он не появлялся.

Пропал урожай. Потом неделю, пока мы лазили по горам, тыловые и технари жрали апельсины и дристали.

Вот теперь десяток этих апельсинов катался в коробке возле пулемета на нашей башне.

— Сашка! А как ты попал к нам? Ты ведь в третьем батальоне служил.

— Почему служил, я к вам на один рейд. Случайно загребли, в наказание. Сволочи, стукачи заложили. Катьку-пулеметчицу помнишь, застал?

— Ну, помню. Когда приехал, то пили вместе за одним столом с заменщиками. Она тогда сидела, пила, плясала, орала. Чокнутая.

— Вот-вот. Я в сентябре из отпуска приехал, ну и с ней переспал. На заставу вернулся, оказалось, триппер подхватил. Лечиться там на посту, нереально, пост-то далеко на дороге, вот комбат и отправил в полк. Я уже выздоровел, а тут как-то пьяный сидел у женского модуля и попался на глаза начальнику штаба. Герой меня и загреб. Выбирай: или гарнизонная гауптвахта, или взводным в рейд в вашу первую роту. Чего я на гауптвахте забыл? И надо же было Корнилову вашему ноги повредить. Черт! Устал я с вами, совсем устал. Приедем домой, вернусь на родную заставу. Начальства — никого, тишина, спокойствие. Ешь, спишь и дни до замены считаешь. Ты только про триппер — никому! Хорошо?

— Значит, не останешься?

— Нет-нет. Спасибо за такое счастье. Вы тут сами загибайтесь. Жаль, что Катька уехала, морду набить не успел. Зараза!

Я только весело засмеялся, слегка сочувствуя несчастью Пшенкина.

В полк Кавун принес небольшой мешок с апельсинами, в нашу комнату, и приказал:

— Витаминчики не трогать! Это мне для поправки здоровья!

— А как же дружба и войсковое товарищество? — возмутился я.

— Да никак! Тебе, «замполь», один, нет, два апельсина в день выделяю, и то, как не курящему. А Грошиков и водкой обойдется.

Я, конечно, самостоятельно увеличил суточную норму апельсинов в два раза.

— Что-то резерв фруктов быстро сокращается. Грабишь? — поинтересовался Иван, спустя несколько дней, явно что-то подозревая.

— Как можно? Просто помогаю замениться. С последним апельсином прибудет сменщик, обещаю.

— Так какого же черта ты их все еще не сожрал?

* * *

* * *

Перерыв между боевыми несколько затянулся. После второго похода на Джелалабад мы крепко засели в полку. У дивизии были дела поважнее. Особенно для нашего полка-дивизионная партийная конференция. В ходе этой конференции предстояли выборы партийной комиссии, и показуха развернулась не на шутку.

Каждый день солдаты выпускали то стенгазеты, то сатирические «молнии», то боевые листки. Все это приносили в штаб на рецензию и проверку пропагандисту, секретарю парткома, обоим замполитам.

Переписывали и вновь создавали партийную и комсомольскую документацию. Одновременно обновляли ленинские комнаты, изготовили новые походные ленкомнаты на плащ-палатках (палатки при этом дырявились, что очень бесило старшин в ротах). На территории полка нагромождали щиты наглядной агитации, строили аллею героев. Красили заборы, бордюры, казармы, штаб, клуб, размечали плац, белили деревья.