лица стекла маска романтичного влюбленного. Сейчас передо мной голодный, пресыщенный мужик. Он, не стесняясь, что нас могут увидеть, схватил меня за талию, притянул к себе, и поцеловал, оглушая.

Первый порыв — оттолкнуть, стереть с губ его вкус.

Второй — замереть. От шока. От выброса кортизола.

Третий — ответить.

Первый и третий — мимо. Я застыла, не шевелюсь. Это не выбор, это данность. Я просто терплю всё это: укус в нижнюю губу, движение языка между моих губ, по зубам, которые я разжимаю, и чувствую в своем рту чужой вкус.

Чужой! Он чужой, неправильный! Мне с Серым приятнее было в сотню раз просто потому что я сама его выбрала. А с Русланом и вовсе сравнить нельзя, он вынесен за скобки, он идеален.

А этот — чужой. Сердце колотится, паника накрывает… как я в постель-то к нему лягу? Не переоценила ли я себя?

— Моя скромница, — довольно прошипел Алексей, оторвав от меня свой влажный рот. — Вкусные губки. Не терпится их почувствовать. Послезавтра. Готовься, малыш. Завтра я напишу тебе, где пройдет наше третье свидание. Не забудь надеть то самое белье, хорошо?

И всё это — не выпуская меня из объятий. Мягких, на самом деле, Алексей снова с маской джентльмена, но удушает хуже насильника.

— Хорошо, — кивнула я.

Он освободил меня от своих рук. Улыбнулся. Я схватила сумочку, развернувшись к проходу, и снова увидела того парня, что глазел на меня при своей беременной подружке.

Сейчас я его ненавижу.

Всех их.

22

— Что с тобой?

— Ничего, — буркнула я, и сжала потную ладошку сестры сильнее, переводя её через дорогу.

— Мне больно! Ручка устала!

— Терпи!

— Люба, — захныкала сестра, и начала вырывать из моей хватки руку, — больно же!

— Хватит капризничать! — рявкнула я, и потащила её к остановке, слушая лепет, что она низкая, а я высокая, и как ей больно и неудобно когда я веду её за руку, и иду так быстро.

Прохожие смотрят на нас: кто-то с пониманием, кто-то с осуждением, а мне плевать на всех. Бесит.

— Любаша, — разревелась Диана, и я остановилась посреди тротуара.

— Ну что? Что ты ревешь?

— Ручка болит, отпусти!

Сестренка выглядит такой испуганной. Плечо трет. Боже, что я творю? Она же и правда низенькая, всегда жаловалась, когда ей приходилось руку задирать, чтобы за мою ладонь держаться, но обычно я и не бежала со всех ног, волоча её как тряпичную куклу за собой. А сейчас… сейчас я Диану довела до слез — и от испуга, и от боли.

Мне больно, зато теперь и маленькой, беззащитной девочке больно. Сорвала на ней свою злость, молодец, Люба Котова! Ай, молодец!

— Прости, малыш, — я присела перед ней на корточки, потянулась к зареванному личику, и начала вытирать слезы. — Сильно рука болит? Давай посмотрю. Дианка, я не буду так больше, прости меня. Настроение плохое.

— Я что-то сделала не так? — она перестала плакать, и взглянула на меня виновато.

Ох, Боже ты мой! Сорвалась на ней, и теперь Диана думает что я за что-то её наказывала, таща по улице на спринтерской скорости.

— Нет, ты ни в чем не виновата. Просто… просто так бывает, — коряво объяснила я ей, вытирая слезы, и приглаживая её мягкие, чуть растрепавшиеся от бега волосы.

Не смогу я сестре объяснить, что бывает и так: взрослые люди иногда срываются на тех, кто от них полностью зависит, и потом чувствуют себя за это распоследними сволочами.

— Всё, мелкая, я больше не буду делать тебе больно. Пойдем к остановке медленно, но за мою руку ты все равно должна держаться, ладно? Я не стану сильно сжимать, и пойду не спеша. А у дома зайдем в магазин, и купим что-нибудь вкусненькое, хорошо?

— Что случилось, Любаша? Расскажи мне, — на удивление сестра не купилась на мои извинения и обещания загладить свое свинское поведение вкусняшками.

И это шестилетняя девочка. Зареванная, умная маленькая девочка, которой я чуть руку не сломала несколько минут назад…

Я всхлипнула, и не смогла сдержать слезы. Хватит, Люба! Не реви! Мы посреди улицы, и не стоит пугать сестру своим рёвом! Просто, твою мать, успокойся, и подотри сопли!

Успокаиваю себя мысленно, пинаю, но слезы перешли в плач. Пытаюсь остановиться, и захлебываюсь. Хватаю воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег бурными волнами, и… не могу. Уже и не вижу ничего, не слышу. Лишь чувствую ладони сестры на моем лице.

— Люб, всё холосо будет… то есть хорошо, — расслышала я последнее утешение, и истерика чуть спала, так как я смогла улыбнуться — сестренка сама себя поправила.

Моя зайка.

Прижала её к себе на пару секунд, и смогла взять себя в руки.

— Теперь всё хорошо, — успокоила я её. — Можем идти домой.

— Правда? Ты больше не расстраиваешься?

— Нет, всё наладилось, — солгала я Дианке, вытерла лицо локтем, и поднялась на ноги.

На самом деле, возможно, это и не ложь. Все наладилось, да. Сходила в ресторан, вышла, со мной связалась помощница Алексея — Карина. Она записала меня в салон красоты, чтобы мое тело привели в порядок профессионалы. Я-то с помощью обычной бритвы справляюсь обычно, это и есть мои СПА: поваляться в ванне и побриться.

Меня это вынесло окончательно — поход в салон. Ночь в отеле близко, она уже не абстрактное зло, а вполне реальное.

А затем был звонок от матери. Просилась с Дианой увидеться. Голос трезвый, но веры ей никакой. С Дианой она захотела увидеться, а со мной — нет. Со мной не захотела…

Может, именно поэтому я и вела себя так с сестренкой, как последняя сволочь? Сама себя иногда не понимаю.

— Едем домой, — я бережно сжала ладонь сестры, и мы медленно пошли на остановку.

* * *

Чтобы загладить вину перед сестрой, я купила в магазине всё, что она просила. Мы вместе приготовили какую-то бурду: растопили плитки шоколада, и накрошили в получившуюся массу шоколадное печенье. Слопали. Это блюдо, рожденное фантазией Дианы, оказалось вкусным.

— Посидишь со мной, пока я рисую?

— Конечно, малышка, — кивнула я.

Диана может рисовать целыми сутками. Сижу в её комнате, она старательно вырисовывает карандашом что-то пока не очень мне понятное. Кое-где обои в комнате испачканы красками,