Какие же вопросы задавал Финч Альберту и Адель Марч? Вероятно, о том, видели ли они девочку Санни и не заметили ли подозрительных людей, слонявшихся поблизости. На оба вопроса супруги ответили отрицательно, покинули дом, и больше их не допрашивали.

Убийцу Санни Дарем так и не нашли. Ирен Дарем обвиняла во всем падчерицу, в качестве мотива называя неконтролируемую ревность. Находясь на грани нервного срыва — она была беременна, когда убили Санни, и неделей позже у нее случился выкидыш, — Ирен дала девушке пощечину, когда та пыталась выразить сочувствие, и заявила мужу, что они с Мей больше не могут жить под одной крышей. Помолвка с Терри Уоткином так и не состоялась — он не повторил своего предложения. Терри появился всего один раз, на следующий день после несостоявшегося теннисного турнира, а потом уехал. Постепенно всем стало ясно, что в деревне считают Мей убийцей единокровной сестры и убеждены, что ее не судили только из-за отсутствия доказательств. Однажды деревенские мальчишки закидали ее камнями, и ей пришлось зашивать лоб.

Считал ли ее виновной отец? Вместо пансиона во Франции Мей отправили в санаторий в окрестностях швейцарского Бруннена — согласно официальной версии, в результате нервного напряжения у нее ухудшилось здоровье. Еще до этих событий у Мей подозревали чахотку, и именно от туберкулеза она умерла пять лет спустя, проведя последние четыре года в Мельбурне с сестрой отца, мисс Мэри Дарем. Или семье Дарем как-то удалось скрыть тот факт, что Мей совершила самоубийство?

Чарльз Дарем умер в 1939 году, его вторая жена Ирен — в 1962-м, а его сын Чарли — через пять лет после мачехи. Сын, которого Ирен родила в 1925 году, названный Колином Джонатаном, погиб в 1964 году во время восхождения в Гималаях. Из семьи Дарем из Тейстон-холла в живых остались только Эдвард и Джулиус. Сам дом теперь превратился в конференц-центр. Старший садовник Джон Уильямс умер в 1932 году, Томас Причард — в 1942-м, Артур Бейли — в 1946-м, а Сара Керингл — в 1952-м. Бесси Стоунбридж вышла замуж, родила четверых детей и в настоящее время — восьмидесятичетырехлетняя миссис Драйбург — живет у замужней дочери в Абердине. Из остальных слуг, выполнявших работу по дому, в живых осталась только посудомойка Маргарет Оттер. Восьмидесятилетняя одинокая женщина живет недалеко от Норвича. Роберт и Китти Джефсон, у которых не было детей, умерли в 1970 году с интервалом в несколько месяцев. Адель Марч умерла в возрасте девяноста лет за месяц до того, как пишутся эти строки, пережив первого мужа, Альберта Марча, на пятьдесят лет, а второго, Уильяма Бэкона, — на шестнадцать.

Пропавшей Кэтлин Марч было два года. Столько же, сколько Соне — «Санни» Дарем. Обеих оставили на попечение юной девушки, и на каждую девушку легло несмываемое пятно — клеймо детоубийцы, вслух об этом не говорили, но думали. Однако общим знаменателем в обоих случаях выступает Альберт Марч; известно, что он проходил по мосту у запруды в Синдоне примерно в то время, когда пропала его дочь, а также был в Тейстон-холле в момент исчезновения Санни Дарем. За десять лет в период с 1920 по 1930 год — с женитьбы Марча до его смерти — на севере Эссекса и юге Суффолка пропали как минимум пять девочек в возрасте от восьми месяцев до полутора лет. Во время войны 1914–1918 годов во Франции Марч был ранен в голову и всю оставшуюся жизнь страдал от сильных головных болей, наподобие мигрени. Может быть, ранение привело и к другим повреждениям мозга, так что под воздействием почти невыносимой боли Марч совершал действия, которые не осознавал и о которых забывал, как только боль проходила?

Я отложила листы рукописи, шокированная и растроганная, как, наверное, и рассчитывал Дэниел Стюарт, — но по причине, которую он не мог и предположить. Несомненно, я признавала серьезность его гипотезы о том, что теперь факты указывают на виновность Альберта Марча и с Веры можно снять подозрения в убийстве Кэтлин, но это меня нисколько не взволновало; я никогда не считала Веру способной убить ребенка.

Похолодеть — так что я отложила листы и невидящим взглядом уставилась в пространство, вспоминая, — меня заставило совсем другое. Имя Джонатана Дарема. Джонатан Дарем был лучшим другом Тони Пирмейна и впоследствии женился на одной из подружек его невесты, как и положено лучшим друзьям, но что происходит крайне редко. Тот ли это Джонатан Дарем? Наверное. Я помню, что он был альпинистом и жил где-то в Норфолке. И возраст подходящий. Вот оно, тайное переплетение человеческих судеб. Я помню Джонатана так же хорошо, как и все события того дня, — свадьбы Иден.

Подружек невесты нарядили в платья цвета душистого горошка — мне достался светло-фиолетовый. В розовом была Эвелин, не помню ее фамилии, и именно она потом вышла за Джонатана. Иден отказалась надевать скользкий атлас и облачилась в пышное платье, сшитое (как она рассказывала мне и Вере) из двадцати ярдов белого тюля. Ночь накануне венчания она провела в «Лорел Коттедж», и Вера первой увидела ее в этом потрясающем наряде с обтягивающим лифом, узкими рукавами и пышной юбкой. Девушка, работавшая местным парикмахером (она жила вместе с родителями на Инкерманской террасе в соседнем доме, который когда-то принадлежал семейству Марч), пришла в девять утра, чтобы сделать прическу сначала Иден, а потом Вере. Мои волосы, прямые и длинные, не нуждались в укладке. Ночь прошла как в старые добрые времена: Фрэнсис спал в комнате на противоположной стороне лестничной площадки, а мы с Иден делили ее спальню, причем кровати стояли точно так же, как можно дальше друг от друга. Когда Иден выдвинула ящики туалетного столика, разыскивая пинцет для бровей, меня охватило чувство вины, и я спрашивала себя, не заметила ли она, что кто-то рылся в ее вещах — там мог остаться длинный каштановый волос или отпечатки не очень чистых пальцев двенадцатилетней девочки. Но вскоре стало очевидно, что Иден выбросила из туалетного столика всю старую косметику и парфюмерию. Теперь она шагнула вверх по общественной лестнице, и ей подходили только самые дорогие туалетные принадлежности, французские. Однако утонченность Иден не распространялась на убранство комнаты. Прежде чем лечь спать, она сняла со стены фотографию статуи Питера Пэна.

— Нужно не забыть взять ее с собой, — сказала Иден. — Знаешь, Фейт, это моя самая любимая статуя. Тебе повезло — ты живешь в Лондоне и можешь видеть ее каждую неделю.

Я невольно вспомнила, как она приезжала в Лондон и видела меня, но по каким-то своим соображениям предпочла проигнорировать.

— Наверное, твоя комната перейдет к Джейми, — сказала я.

— Знаешь, я об этом не думала, — ответила Иден. — Лучше спроси Веру.

Иден не любила детей. Или мне так казалось — судя по ее отношению к Джейми. Она его практически не замечала, только время от времени что-нибудь запрещала, а если точнее, запрещала трогать ее вещи. Сев на кровать, Иден переместила обручальное кольцо, которое не снимала ни днем, ни ночью, с левой руки на правую. Это было великолепное кольцо не с россыпью, а с настоящим куполом из бриллиантов на тонком платиновом ободке. Утром Иден призналась мне, что всю ночь не сомкнула глаз, и, наверное, это была правда. Сама я точно спала и поэтому не могу судить.

Лицо ее немного осунулось, глаза припухли. Я собиралась с силами, чтобы встать и принять ванну. Эта процедура ждала всех, и поскольку в табели о рангах я располагалась на нижней строчке, моя очередь была первой, в 7.30, чтобы вода успела нагреться еще раз.