– Какая удача, Соня, что ты еще тут… Помоги снять костюм. Я еле на ногах стою. Нужно быстро уйти через черную лестницу, там купцов набилось у главного входа, дожидаются, проклятые…

– Василия Львовича не подождете? – Софья, стиснув зубы, сражалась со шнуровкой, но даже через твердые пластины корсета почувствовала, как вздрогнула Мерцалова.

– Васю?.. Боже сохрани. Все? Теперь умыться – и бежать.

– А… как вы себя чувствуете? – растерянно спросила Софья. – Как же вы – одна? Позвольте, я провожу… Все равно мне тоже уходить.

Мгновение Мерцалова пристально разглядывала лицо Софьи. Затем как-то разом потемнела, устало кивнула и принялась одеваться. В молчании они покинули театр через черный ход, почти бегом пересекли темные, неосвещенные задворки, прошли по заснеженным улицам, в молчании взошли на порог дома, двумя словами простились в непроглядной тьме сеней, и Софья шагнула в сторону выбивающейся из-под плотно закрытой двери полоски света.

В комнате ярко горела керосиновая лампа, пахло грибами, мятой, помадой для волос «Резеда». Марфа, с дюжиной булавок во рту, вся окруженная раскроенными рубашками, ожесточенно вертела колесо швейной машинки. Софья до сих пор не понимала, на какие доходы Марфе удалось приобрести столь ценную вещь, но на все ее расспросы следовало лишь мрачное: «У вас свои дела, у нас – свои. Что надо и не надо – очень даже разумеем».

– Ну, что, барышня? – выплюнув изо рта булавки, поинтересовалась Марфа. – Как там спектакля ваша? Много вам хлопали?

– Мне-то что было хлопать? – через силу улыбнулась Софья. – Ох, как я устала… И как это люди главные роли по два часа играют? Ей-богу, легче дрова пилить. Помнишь, как мы с тобой в Грешневке березовые чурки топором кололи?..

– Я-то помню, а вы забывайте. И не рассказывайте никому, – сурово велела Марфа, вылезая из-за машинки и тяжело двигаясь к Софье. – Пальтишко бы сняли, вон уж лужа натекла.

Софья послушно сбросила пальто, повесила его на гвоздь за дверью и тяжело опустилась на сундук, вытянув ноги в неснятых, облепленных снегом валенках. Марфа опустилась перед ней на колени, ворча, сняла валенки, принялась растирать занемевшие ноги барышни.

– Уф… Нет уж, вы на главные роли не проситесь. Оченно нам нужны беспокойства эти да уставанья, вы вон и от «кушать подано» на ногах не стоите.

От ее ворчанья, монотонного и такого привычного, от запаха съестного, от мягкого тепла, идущего от печи, Софью потянуло в сон.

– Представляешь, какой ужас сегодня был… – сквозь наваливающуюся дремоту пробормотала она. – Марья Аполлоновна в обморок прямо чуть ли не на сцене упала! Кажется, слишком сильно затянула корсет… Едва-едва успели привести в чувство…

– М-да… – Марфа унесла валенки в сени, и голос ее оттуда звучал невнятно. – Это они напрасно даже очень сделали. В ихнем-то положении перетянуться да еще в омморок не упасть – мудрено будет.

– В каком положении? – удивилась Софья, но Марфа не ответила, а переспрашивать уже не было сил. Нечеловеческим усилием Софья подняла себя с сундука, дошла до стола, села и стала ждать, пока Марфа положит ей картошки с грибами. Ресницы слипались сами собой, огонь керосинки прыгал и двоился перед взглядом, и Марфа, видя засыпающую на глазах барышню, с удвоенной силой загремела крышкой.

Среди ночи Софья проснулась от грохота и воплей за стеной. Морозный свет месяца клином лежал на стене. В окне дрожала большая синяя звезда. Из-за отодвинутой занавески на полатях выглядывала растрепанная голова Марфы.

– Да вы бы спали, Софья Николавна, – сердитым шепотом сказала она. – Нехай сражаются, ихнее дело семейное, а вы спите…

– Это Марья Аполлоновна? И Снежаев?! – поразилась Софья, никогда не слышавшая от соседей таких бурных проявлений чувств. Марфа только зло засопела. Крики становились все громче: орал ведущий трагик труппы:

– Тварь! Подлая, мерзкая тварь! Столько скрываться! Столько таить! Так великолепно лгать! Боже мой, как ты могла, как ты только смела, бессовестная дрянь!!! – гремел голос Снежаева, напрочь, казалось, забывшего о чужих людях за тонкой деревянной стенкой.

– Я – могла! Я – смела!!! – перекрывал его роскошный голос Мерцаловой, даже сейчас звучавший, как в сцене из «Макбета». – Мне нечего было больше делать, слышишь, ты!.. А ты мог думать, будто бы я… В самом деле – влюблена – в тебя?! Ха! Ха-ха-ха! В такую бездарность! Клоуна на подмостках! Приказчика в любительском театре! Только сопливые гимназистки могут рыдать над твоим выморочным Гамлетом, ха! А я, я…

– Проклятая тварь!!! – Такого яростного рева Софья не слышала у актера даже в «Отелло» в последнем акте. – Ты заплатишь мне за это, и твой подлый язык я вырву!..

– Ох, а ведь, ей-богу, вырвет… – пробормотала Марфа, кулем плюхаясь на пол с полатей и хватая висящее на стене ружье.

– Марфа, глупая, брось, ты его застрелишь еще нечаянно! – испуганно закричала Софья, прыгая с постели и кидаясь следом. За стеной уже слышался истошный крик Мерцаловой, грохот падающей мебели и совсем уж несценическая ругань ведущего актера труппы. В темных сенях Софья столкнулась с рычащим, как собака, Снежаевым, который пронесся мимо нее, даже не заметив, и, бешено хлопнув дверью, выскочил на двор.

– Барышня, Софья Николавна, сюда пожалуйте! – звал голос Марфы. Пол в сенях обжигал ноги холодом, и Софья кинулась на зов.

В комнате соседей чадила упавшая набок из подсвечника свеча. В ее скачущем свете Софья увидела сидящую на полу и закрывавшую лицо ладонями Мерцалову, которой Марфа протягивала мокрую, сочащуюся каплями тряпку.

– Примите, сударыня, получшает.

– Спасибо, – сдавленно сказала та, отрывая одну руку от лица и протягивая ее за тряпкой. Потрясенная Софья успела увидеть бегущую из ее носа кровь, уже вымазавшую подбородок и щеку.

– Господи, да что же это!.. – ахнула она, падая на пол рядом с Мерцаловой. – Да как же он мог! Тебя!..

Невольно она сказала Мерцаловой «ты», но та, даже не заметив этого, криво усмехнулась и с помощью Марфы начала подниматься с пола. Ночная рубашка делала ее фигуру непривычно огромной и бесформенной.

– И что же вы это такое творите, Марья Аполлоновна… – привычно бурчала Марфа, укладывая Мерцалову в постель и снова смачивая тряпку в воде. – Такая актрыса большая, все купечество ездит, а сущее неприличное попустительство устроили… Да стукнули бы мне в стенку, я бы с ружжом пришла – враз порядок был бы! У нас не забалуешь, мы на покойном молодом барине руку ух как набили…

– Господи, Маша… Марья Аполлоновна… – вдруг сказала Софья, прислоняясь к стене и ошарашенно глядя на возвышающийся над постелью живот Мерцаловой. – Вы… Ты… О господи…

– Сильно заметно, да? – хрипло, с досадой спросила та, приподнимаясь на локте. – Вот ну надо же… Как не вовремя, Матерь Божья, как не вовремя… Прощай теперь, Офелия…

– Не гневите бога-то, – с сердцем сказала Марфа, бросая тряпку в миску с водой: брызги разлетелись по столу. – И так вон сколько продержались. Месяцов шесть есть?