— Может, тебе кто-то звонит? — с подозрением спросила Аня. — Послушай.

— Да слушал я уже! Спать хочу.

Но все-таки трубку взял и, забыв про всякую вежливость, недовольно спросил:

— Что надо?

Меня явно кто-то слушал: прерывистое дыхание, шмыганье носом, тихий вздох.

— Ну? Говорить будем? Полчетвертого утра. Совесть надо иметь!

Аня одернула меня:

— Не говори так. Может, это мама…

— Какая, к черту, мама! — выругался я. — Делать кому-то нечего.

И положил трубку.

В ту ночь никто больше не звонил. Зато на следующую ночь звонки начались раньше — часа в два ночи. Снова молчание, ни гу-гу, слышалось лишь осторожное дыхание. Положишь трубку — через несколько минут снова звонок. Пришлось отключить телефон от линии.

Ане не понравилось, что теперь мы каждую ночь отключали телефон. «А как же мама? — спрашивала она. — Вдруг ей станет плохо? Не дозвонится до нас…»

Пришлось мне занять у Дартишвили денег и купить новый телефон с определителем номера. В первую же ночь, как мы оставили аппарат в сети, раздался полночный звонок. На табло высветился длинный телефонный номер. Звонок явно междугородний.

— Алло!

Молчание.

— Ваш номер такой-то, — уведомил я. — Если вы не прекратите свое идиотское занятие, у вас будут неприятности. Гарантирую.

В трубке раздались частые нервные гудки.

— А давай позвоним по этому номеру, — предложила Аня. — И узнаем, кто это.

— Хочешь — звони, — пробурчал я. — Мне спать охота…

Аня ткнула в кнопочку автодозвона и специально для меня включила громкую связь, чтобы я слышал разговор.

Ей ответил мужчина:

— Да, я вас слушаю.

— С вашего телефона только что кто-то звонил. Не вы ли?

— Нет, лично я не звонил.

— А кто же тогда?

— Может, жена, — мужчина позвал. — Лена, ты сейчас звонила куда-нибудь? — и, выслушав ответ невидимой нам Лены, сообщил: — Нет, вы ошибаетесь: никто вам не звонил. Тут какая-то путаница. Может, автоматика на АТС барахлит?

Аня не стала с ним спорить и положила трубку. Я сразу не придал значения, что ту невидимую мне женщину мужчина назвал Леной. Только наутро понял, что номер телефона петербургский, и, следовательно, звонить могла моя Лена. Но зачем? Она — там, я — тут: параллельные, не пересекающиеся жизни. Впрочем, подумал я, у Лобачевского параллельные линии все-таки пересекаются. Правда, представить такое мне трудно, почти невозможно. Параллели, они и есть параллели.

Больше никто не звонил нам ночью. И однажды, внезапно проснувшись будто от чьего-то толчка, я открыл глаза и посмотрел в окно: за ним уже серел рассвет, по металлическому отливу подоконника занудливо стучали капли дождя и где-то далеко ухнул гром.

Аня лежала, свернувшись калачиком, как маленький ребенок. Одеяло с нее сползло на пол, и я поднял его, укрыв жену. Она посветлела лицом, но не проснулась, лишь протянула руку и коснулась моего плеча. Ей нравилось спать, положив ладонь на мою грудь или плечо.

Телефон молчал. Я посмотрел на него, и вдруг мне в голову пришла довольно глупая мысль. А что, если звонила вовсе не Лена? Может быть, не дает покоя моя совесть? Наверное, я что-то сделал не так и сам еще не понял, а совесть уже тревожится…

Но однажды телефон опять зазвонил поздно ночью. На табло высветился номер Дартишвили. Я посмотрел на часы: три часа двадцать одна минута.

— Отар, что случилось?

— Да! Случилось. Утром улетаю. На работу не приду.

— Объясни толком, что происходит?

— Не знаю. Да! Не знаю, как объяснить. Мне надо улететь.

— А как же с нашим проектом? Через неделю должны его сдать.

— Какой проект, Паша! О чем ты говоришь? Я сдохну, если не улечу. Да! Понимаешь: сдохну!

— В чем дело-то?

— Ты не поймешь. Да! Долго объяснять, чтобы понял. Значит, так: первое, заявление я пошлю почтой, у меня осталось четырнадцать дней от отпуска — пусть считают, что догуливаю его; второе, мне будут нужны деньги, сможешь вернуть долг?

— Да, с зарплаты и верну. Через три дня, как договаривались.

— Деньги придется отправить переводом. Адрес простой: Петербург, Главпочтамт, до востребования, мне.

— Что ты забыл в Петербурге?

— Себя. Вот, искать поеду.

— Ты пьяный, что ли?

— Да! Допил коньяк. Помнишь, мы с тобой не смогли бутылку осилить?

Действительно, две недели назад у Дартишвили был день рождения. После работы в нашей «камере» все прошло, как обычно, скромное чаепитие: бутылочка винца, тортик, коробка конфет, чай из пакетиков. Отар считал меня своим другом, и мы посидели потом у него дома, пили настоящий коньяк «КВ», присланный Отару из Тбилиси. Оказывается, у него там жил родной дядя — брат отца.

За разговорами под коньяк я наконец узнал историю семьи Дартишвили. В тридцать восьмом году его деда объявили «врагом народа» и сослали в Хабаровский край, в район имени героя гражданской войны Сергея Лазо на Третий сплавной участок — валить лес для строек СССР. Бабку отправили куда-то в Сибирь, а двух их сыновей определили в разные детские дома. После смерти Сталина деда освободили, но он не захотел возвращаться на родину. Одного сына, будущего отца Отара, дед отыскал довольно быстро: он, оказывается, обитал в городе Свободном, попав туда из детдома как сын «врага народа» на спецпоселение. Следы другого сына затерялись, а жена к тому времени скончалась в лагере от дифтерии. Старик вскоре тоже умер, а обрусевший отец Дартишвили женился на хабаровчанке и, не испытывая по Грузии даже ностальгии, стал жить на Дальнем Востоке. Отец не оставлял попыток найти своего родного брата, и, уже потеряв всякую надежду, все-таки выяснил, что его усыновила бездетная чета из Тбилиси, он жив-здоров, женат, доволен жизнью и ничего не знает об истории своей настоящей семьи. К вновь обретенным родственникам он отнесся довольно прохладно, но приличия соблюдал: не забывал поздравить с праздниками, посылал гостинцы. Коньяк «КВ» дядя послал племяннику специально ко дню рождения.

— Допил я тот коньяк, — повторил Отар. — Подумал: вдруг не вернусь — «КВ» пропадет. Да! И настроение, знаешь, плохое. Взбодриться захотелось.

— Как не вернешься?

— Паша, я ничего не знаю. Мне одно лишь ясно: надо ехать!

— Не возьму в толк…

— Я вдруг понял, что жизнь проходит мимо. Да! Нет, даже не так. Понимаешь, мне кажется: живу тут, а на самом деле — там. Тут меня нет. Потому надо ехать к себе.

— Ты много выпил, Отар.

— Не понимаешь, о чем говорю? — он громко засмеялся. — Я тоже не понимал. Да! Ничего, когда-нибудь поймешь. Прощай!