– Вот ты, – жизнерадостно провозгласила Марион, показывая на меднокудрую всадницу на красивой золотистой лошади, похожую на Эстелу, как кошка на чайку, – а вот и Шарло, – темноволосый человек с окровавленным клинком в руке прижимался спиной к крепостной решетке, от кого-то обороняясь, – это у нас ифранка, это – папа, это – Рауль…

Дальше Эстела не слушала, пораженная одной из картинок. Высокая женщина с разноцветными волосами положила руку на холку огромной рыси…

– Мара! Что это за карта?

– Папесса, а еще ее называют «Темная Звезда». Успокойся, она не рядом, хоть и близко. Вот если этот паж окажется твоим сыном, то она через эту вот «Большую утрату» еще может его затронуть, но это когда еще будет, если будет… Расклад так далеко не показывает, а ты и Шарло никак с ней не связаны. А ты была права, рядом с ним действительно какая-то королева, но их разделяет Сердце Осени и Глубокая Вода. Можешь не бояться, никуда он не денется…

– Мара, а что означает папесса?

– Ну, точно никто не знает. Она редко выпадает. Вроде судьбы, от которой не уйдешь, дорога во Тьму, высшая магия, смерти всякие… Но она же далеко, ты слушай, что я тебе про королеву говорю. Странно с ней как-то, вроде она есть, и вроде ее нет. О, поняла! Она есть только у тебя в голове… Осенью родишь, и вся эта глупость кончится.

2862 год от В.И.

Утро 3-го дня месяца Собаки.

Большой Корбут

– Мы были правы, за ними действительно наблюдают все, кому не лень, – золотоволосый красавец раздраженно оттолкнул бокал красного вина, – они наблюдают, мы наблюдаем, и целая толпа местных интриганов в придачу, а уж злобы… На десяток Михаев! Когда все это кончится, не могу я больше!

– Излишние эмоции провоцируют на опрометчивые поступки. А ошибка – это хуже, чем предательство, – скрипучий, назидательный голос принадлежал черной каменной жабе размером с хорошее ведро, выглядевшей в изысканной, выдержанной в золотистых тонах комнате более чем неуместно.

– А ты бы мог и помолчать, хотя бы иногда! – Золотоволосый швырнул бокал о стену. – Я действительно больше не могу! Любоваться, как все летит в тартарары. У меня на глазах последнюю надежду убивают, а я смотри и не вмешивайся!.. Даже безнадежный бой, и то счастье…

– Ты знал, на что шел, – невозмутимо ответила жаба, вернее жаб, – и ты прекрасно знаешь, что сейчас главное – выдержка. Обнаружив себя, ты можешь только бездарно и бессмысленно погибнуть, результатов же твое деяние не принесет никаких. И при этом совершенно очевидно, что ожидание подходит к концу. Налицо все признаки. Да, эти люди, судя по всему, достойны сочувствия и уважения, и это очень хорошо. Сейчас их время, и от того, смогут ли они повести себя адекватно, зависит многое. В том числе и наше поведение, но прикрывать их ты не должен. Ты и так несколько раз поступал весьма неразумно. И не ты один.

– Ты прав, извини, но я не каменный.

– Да, – подтвердил жаб, – и в данном случае это очень неудобно, – хотя, в отличие от меня, ты не ограничен в передвижении и можешь лично наблюдать за процессом. Во всем есть свои плюсы и свои минусы. Я охотно извиняю тебе твой срыв, но ты должен взять себя в руки. У того, кто спасает мир, должно быть не только горячее сердце, но и холодная голова и чистые руки. Прежде чем ты вернешься к исполнению своих обязанностей, нам предстоит многое обсудить. Сейчас придет Клэр, и начнем… О, вот и он, – жаб поднял лапу, приветствуя высокого рыцаря в золотистом.

– Жан-Флорентин, друг мой… Роман, я и не знал, что ты приехал.

– Твои карты попали туда, куда должны, – Роман налил бокал и протянул хозяину, – и подтвердили то, о чем мы догадывались… Ладно, за встречу!

– Чтоб она не была последней, – живо откликнулся Клэр.

– И чтоб скорее настал Срок.

– Арде!

Эстель Оскора

Мало кого мне до такой степени хотелось убить, как Эрасти. И при этом я не могла назвать никого, к кому бы испытывала такое сочувствие, разве что к Шани, который, хотелось бы думать, прожил свой век счастливо. Но Шани, даже когда узнал про Лупе, остался самим собой, а Эрасти сломался, как ломаются только очень сильные люди. Сразу и, я очень этого боялась, навсегда.

С моим присутствием он, похоже, смирился. Более того, я стала ему необходима, чтобы изливать душу, а потом гордо уходить со словами «тебе этого не понять». И я ничего не могла с ним поделать. Не знаю, как бы я повела себя на его месте, что бы запела, брось меня человек, бывший для меня всем. Но у меня была другая беда, и мне мог помочь только Эрасти, он же был способен лишь сидеть, глядя куда-то то ли вдаль, то ли вглубь себя и время от времени поднимая на меня свои, не буду врать, изумительно красивые глаза и вопрошая «почему?» и «за что?».

Ответить я не могла, так как вообразить себя на месте Циалы у меня не получалось, слишком уж мы были разные, начиная от цвета волос и кончая цветом души, если таковая у моей прапрапратетки имелась, в чем лично я сомневалась. Я попыталась свалить все на проклятые Рубины, но Эрасти не был ни глупцом, ни новичком в магии, он прекрасно знал, что камешки прихватывают только тех, кто к этому готов. Скрипнув зубами, я признала, что у меня не возникло ни малейшего желания нацепить на себя эту красоту. Потом мы целый день проговорили о камнях, и оставалось только догадываться, сколько месяцев и лет пролетело за это время в Арции.

Эрасти было все равно, столетием больше, столетием меньше, но я-то ждать не могла. Рене был жив, и я хотела его найти, а для этого требовалось вытащить Проклятого за волосы из его страданий и заставить спасать Арцию. Был у меня и еще один долг. Я мучительно хотела знать, что случилось с Шарло и Эстелой, все ли с ними благополучно. Мне отнюдь не улыбалось вернуться и услышать, что герцог Тагэре мирно скончался в возрасте девяноста пяти лет, оставив после себя прорву наследников, которые, не сменилось и семи поколений, принялись рвать друг другу глотки… Но в такое я отчего-то не верила. Если честно, я боялась за этого сероглазого красавца, было в нем что-то, что не позволяло дожить до девяноста пяти лет и скончаться на руках у любимой правнучки.

Я помнила, как они уезжали и как я смотрела им вслед. Я много чего знала и помнила, а потому должна была вырвать Эрасти из этой его слезливой спячки, заставить вновь стать самим собой. Он был силен, Великие Братья, как же он был силен. Да, он не был богом, так как не был изначальным сгустком осмыслившей себя силы, он шел к осознанию своих способностей медленно и страшно, но теперь он мог смело бросить вызов самым сильным магам иных миров, – миров, которые никогда не бросали на произвол судьбы высшие силы. Но мне от этого было не легче. Эрасти Церна, Святой и Проклятый, великий маг, бунтарь и защитник справедливости упивался своими страданиями, как какой-нибудь увядающий поэт, и я ни лаской ни таской не могла оторвать его от этого занятия.

Он не мешал мне говорить, слушал молча и внимательно, склонив голову к левому плечу, но когда я ловила его взгляд, то понимала, что он далек и от Арции, и от Пророчества и все еще пытается понять, что и когда сделал не так. Хотя что бы он ни делал (кроме, разумеется, захвата Тарры), он вряд ли бы удержал свою подругу, она его не любила, хотя он и был ей нужен. Но Эрасти не пожелал идти у нее на поводу, и началось…