«Самый остроумный из философов утверждал, что только у ремесленников можно найти безусловное знание. Про мудрецов же он говорил, что они ничего не знают, а только воображают, что знают, а вот он (Сократ), если уж окончательной истины не знает, так и не думает, что знает. На такую-то малость Сократ считал себя мудрее самых мудрых. Мы оставляем “мудрецам” наших театров все их неоспоримые истины: и послушный моде автомобильный натурализм “Земли дыбом”, и биомеханику, и метроритм, и эксцентризм, а себе – мечту о большом актёре и Великом театре. Вчера к ней стремились акробатическими прыжками через Гофманскую фантасмагорию и монументальным движением через ложноклассический пафос Расина, сегодня мне кажется, что театр нашёл путь более короткий. На верстовых столбах написано: современный парадоксальный фарс (“Вавилонский адвокат”), образцовая русская мелодрама (“Маскарад”), национальная трагедия (“Гроза”), урбанический скетч (“Человек, который был четвергом”). Выросший актёр требовал от театра нового репертуара. Новый репертуар заставляет искать новую театральность. Каковой она будет – покажет работа текущего сезона».

«Здесь осталась горстка поэтов. Главный среди них, естественно, ветеран Валерий Брюсов, который оказался в выигрышном положении и не растерял себя, начав сотрудничество с большевиками. Из молодых поэтов, пишущих сейчас: Маяковский, Есенин, Клюев, Мариенгоф, Шершеневич, Каменский и ещё один или два. За исключением Брюсова, все поэты представляют кардинально новую поэтическую школу. Они называют себя “имажинистами”, и многие из тех, с кем я общался, расспрашивали меня об их коллегах-имажинистах из Англии и Франции. В то же время мне рассказали о моих лучших друзьях – о двух молодых русских поэтах: Сергей Городецкий умер в Баку, в то время как Николай Гумилёв находится в петроградской тюрьме.

Я купил в магазине по ценам, превышающим тысячу рублей, или, переводя на наши деньги, в два пенса, последние работы имажинистов, а также Блока, Гумилёва, Белого и других. Надо сказать, что книги имажинистов были в подавляющем большинстве. Спустя некоторое время, в один из вечеров я обнаружил кафе под названием “Кафе имажинистов”, где встретил Есенина и Мариенгофа. Они поведали страшные новости: в Петрограде был расстрелян Гумилёв221 вместе с 60-ю другими людьми, среди которых было и 13 женщин, – по (несомненно ложному) обвинению в организации заговора с финскими и американскими секретными службами. Гумилёв, первый русский поэт, был казнён большевиками.

Есенин и Мариенгоф жили вполне комфортно в Москве – “комфортно, если говорить о современных условиях”. Некоторое время спустя они опубликовали листовку о “Мобилизации” для всех писателей и артистов – выйти с протестом против большевистского контроля над литературой. За публикацию этого обращения они были посажены в тюрьму. Их вскоре выпустили, но поэты заявили о “демобилизации”, и их посадили обратно в тюрьму; но, как объяснили мне, это нормально для России – ничего страшного. Практически каждый имеет такой опыт, а многие бывали в тюрьме не единожды».

«В том же октябре 1923 года Сергей встретил Кожебаткина, пошёл с ним в какое-то кафе. Александр Мелентьевич рассказал Есенину, почему не платили его долю по книжной лавке сестре Кате. Сергей завёл в “Стойле” разговор на ту же тему с буфетчицей Е.О. Гартман. Он убедился, что книжная лавка ликвидирована, доходы в кафе “Стойло Пегаса” упали наполовину, работающие члены “Ассоциации” получали маленькие суммы. Но всё зависело от Мариенгофа, которого сам Есенин, уезжая за границу, оставил своим заместителем. Есенин вызвал Мариенгофа на откровенное объяснение по поводу расчётов с его сестрой Катей, и они так поссорились, что перестали разговаривать друг с другом».222

«Дорогой Ванечка, не отвечал на Ваше послание тотчас же по причинам весьма пакостного свойства: был уложен злющею хворью на целую неделю в кровать – так протянул ноги, что боялся о невозможности в будущем видеть их в положении перпендикулярном. Но – пессимизм оказался излишне чёрным: вот уже второй день как перпендиркулярю московские улицы. Настроение неважное. Многое зачинается, и ничего пока реального не осуществляется. С кафе дрянь. Стали закрывать в 11. Кончился наш Помгол! Получаю я с Птицы, Ваня, в день 6 милл. – это почти весь бюджет наш. Вместо всех обедов платит он сей куш. Так что пока гарантировать ваш обед не могу. Тем более что Сергей из-за границы всё настойчивее пишет о сестре – и от сих скромных благ мне придётся выделять что-то ей. Если что-либо наладится и “Стойло” перестанет играть первостепеннейшую роль нашего бюджета – сей час же напишу. Журнал будет в продаже 1 октября. С ним тоже возни немало, а доходов немного. Сейчас выясняется, что “Стойло” накануне полной ликвидации».