Владельцем машины был Вахид. Это был пример «успеха» по-пакистански. Родившийся и выросший в лагере для беженцев южнее Пешавара, где люди годами живут в армейских палатках, он купил пакистанский паспорт на последние деньги – паспорт давал ему возможность легально, а не на рабских правах, работать в Пакистане. Он пошел на работу на машину, сначала помощником (келинаром), потом водителем[115]. Потом, то ли наворовав, то ли еще как-то поднявшись, купил машину. Теперь машин было уже две – на второй ездил его дальний родственник…

Никто не знал, что деньги на машину Вахиду дал я. Было это довольно давно, еще в девяностые, когда советский спецназ охотился на караваны. Со спецназовцами тогда был и я – уже тогда я выполнял особые задания КГБ СССР, вел агентурную работу. Вахид мне понравился своей сообразительностью, а также тем, что он мог общаться по-английски, я приказал не трогать его груз и написал на обрыве бумажки, где меня можно найти в Джелалабаде. Вахид пришел на встречу… никаких особых иллюзий по поводу моджахедов он не испытывал: он просто хотел выжить и прорваться в этом не лучшем из миров. У спецназа была целая автомобильная свалка, где ржавели захваченные во время рейдов и охоты на караваны транспортные средства, были и другие возможности в виде распределяемой интернациональной помощи – муки, керосина и так далее. Поскольку это все и так воровали – я счел, что будет лучше, если это украдет Вахид и продаст на базаре. Несколько проведенных без потерь караванов (за каждый полагалась премия) и кое-какие проданные на джелалабадском базаре трофеи – и вот у Вахида появились деньги на подержанную машину. А дальше он уже прокрутился сам… но добра не забывал, да и не мог забыть. Если моджахеды узнают о контактах Вахида с ненавистным советским спецназом (нас ненавидели так, как не ненавидели ни одну советскую или афганскую военную часть), то убьют и его, и всех его родственников…

Вахида я нашел в Хосте, который был по-прежнему грязным и убогим местом в самой заднице этого мира, и напросился в дорогу до Пешавара. Понятно, что Вахид отказать мне никак не мог.

Сиденье в машине представляло собой комбинацию стальных труб, пружин, поролона и дерьмового кожзаменителя, про кондиционер в кабине нечего было и думать, при том, что днем температура в раскаленной кабине поднималась до пятидесяти градусов по Цельсию. Стекла опустить было нельзя по двум причинам: во-первых, в кабину моментально набьется пыль и ты станешь похожим на мумию, ожившую по неизвестным причинам, во-вторых, стекла не опускались вообще, так что не стоило и пытаться. Несмотря на то что двигатель был новым – постоянно приходилось останавливаться, чтобы хоть немного охладить и прочистить забитый пылью радиатор. Делать это приходилось мне. Первый раз я с непривычки обжег руку и чуть не выжег себе паром глаза, попытавшись долить холодной воды в радиатор – ударивший гейзером пар отразился от крышки капота и ошпарил меня, к счастью, несильно. Я уже не обращал внимания ни на запах пота, ни на окаменевшее и больно дерущее кожу белье. Я уже ни на что не обращал внимания, он перешел ту границу, которая отделяла цивилизованного человека от варвара, и все дальше и дальше, с каждым пройденным по этим неухоженным дорогам километром, все глубже и глубже падал в эту бездну. Насекомые капитально достали, и я уже плюнул на них, воспринимая их укусы как должное, как часть своей работы. И в этом во всем, в грязи, в бездне, в ломящей даже кости усталости хорошо было только одно.

Сейчас я – как никто – похож на местного. А это значит, меня не убьют…

Может быть, не убьют.

Если дорога на Хост из Джелалабада была проложена советскими военными саперами, то из Хоста на пакистанскую территорию она была проложена самими афганцами через места ожесточенных боев, в частности – через перевал Стекондав. В восемьдесят восьмом году советская армия окружила здесь и отрезала от границы не менее трех тысяч моджахедов, несколько базовых лагерей. Знаменитая операция «Магистраль». Для моджахедов запахло крупнейшим за всю историю войны разгромом. Надо было просто добивать, методично добивать эту мразь, смешать ее с землей. Но Эдик Шеварднадзе уже вел в Женеве переговоры, в Афганистане вовсю шел процесс «национального примирения», и советской армии приказали стоять на месте. И стояли семь дней, пока банды уходили в Пакистан. Банд было много – здесь моджахеды намеревались провозгласить альтернативное правительство Афганистана.

С тех пор многое изменилось, и в то же время не изменилось ничего – афганцы не любят перемены. Дорога, битая техника и различимые даже сейчас места бомбовых ударов – здесь применяли тактику ковровых бомбометаний, стирая с лица земли целые уезды. Вырубки леса – местные живут лесом, его поставляют на дрова, большая часть афганских городов, даже Кабул, не газифицированы до сих пор, и это двадцать первый век. Кишлаки, ласточкиными гнездами мостящиеся к склонам гор…

Здесь так жили до нас и будут жить после нас. Уйдет это правительство, потом другое, а тут ничего не изменится. Ничего…

– Эй, Али? – Вахид высунулся из кабины. – Все готово?

– Да, господин… – поклонился я, заворачивая крышку радиатора.

Пограничный переход из Афганистана в Пакистан был небольшим, непритязательным, он не имел ничего общего с шикарным переходом на трассе Кабул – Джелалабад – Пакистан, там были даже ворота девятнадцатого века, сохранившиеся еще от англичан. Здесь – бетонные сооружения, крыша, столбы, небольшая будка, напротив нее – внедорожник с флажком пакистанской пограничной стражи.

Вооруженный внедорожник…

Машина была знакомой – «М825», длинный и широкий вариант джипа времен Второй мировой, самый последний его вариант, он производился той же фирмой, что и «Хаммер» – «АМ Дженерал», и последнюю крупную партию в несколько тысяч автомобилей произвели как раз для Пакистана. Пакистанцы использовали его как транспортер для четырехдюймового безоткатного орудия или противотанкового ракетного комплекса ТОУ, но на этой машине не было ни того, ни другого. Зато на машине, на турели был установлен пулемет. Возможно даже, пулемет калибра 0,5 дюйма со щитом.

Машина стояла, и пулемет был направлен прямо на нас.

Очередь медленно двигалась, пакистанские офицеры проверяли машины. Я попытался сделать самое тупое выражение лица, какое только возможно. С каждой проверенной машиной очередь продвигалась вперед, дышать было нечем от того, что много двигателей работали в одном и том же месте.

Наша очередь.

Мы остановились меньше, чем в пятидесяти метрах от пулемета. Проверяют трое. Один говорит с водителем, еще один слева, третий страхует. Пулемет со щитом – не «пятидесятка», я опознал его как «СГМ» – станковый, Горюнова, модернизированный. Возможно, русского производства, мы поставляли их в большом количестве в Афганистан, когда находились там – пулеметы считались устаревшими, и мы раздавали оставшиеся со времен ВОВ запасы задарма своим друзьям. Возможно, китайский, китайцы производили копию этого пулемета до конца восьмидесятых.