Если бы Сережа мог увидеть себя со стороны, то, надо думать, был бы невероятно удивлен. Вместо довольно щуплого тринадцатилетнего подростка на лесной поляне находился громадный бурый медведь…

Над лесом взошла огромная полная луна, действительно, как и рассказывала повариха, красноватого цвета. Медведь задрал к ней голову и глухо заворчал. Все население леса замерло, услышав это жуткое ворчание. Затаились в кустах ивняка, но тут же бросились бежать куда глаза глядет залегшие было на ночь зайцы, в страхе тявкнул, а потом пустился наутек старый лис. Даже бесстрашный еж и тот свернулся в клубок, не помышляя больше об охоте. Лес был объят ужасом.

И только луна, как ни банально звучит, равнодушно взирала с высоты на все это безобразие.

6

Сережа очнулся, лишь только начало светать. Он лежал на той самой поляне, где с ним произошло превращение, уткнувшись лицом в сырую землю. Тут же валялась изорванная одежда. Вначале Сережа не мог понять, где это он, к тому же он ужасно замерз. Вдобавок на лесок, стоявший в низине, наполз сильный туман, настолько густой, что нельзя было разобрать, что находится в пяти шагах.

Недоумение, смешанное с ужасом, охватило нашего героя. Где он, что с ним? Он попытался вспомнить, что же произошло. Образы были размыты и отрывочны. Вчера вечером он куда-то бежал, но вот почему? Какая-то невероятная тяжесть навалилась внезапно и сломала, расплющила тело. Но откуда взялась эта самая тяжесть, ведь сейчас он ничего, кроме холода, не чувствует? Только ли холода? Сережа прислушался к собственным ощущениям. Присутствует что-то еще. Что же? Легкость. Словно он освободился от непосильной тяжести. И опустошенность… Тело как будто наполнено воздухом, кажется, вот-вот взлетит. Странное ощущение. Похоже на то, какое бывает после развлечений с поварихой. Похоже, но не совсем. Оно намного сильнее, острее. Кажется, будто он растворился в окружающей природе, слился с ней, стал частью вот этого самого тумана.

Сережа поднялся, посмотрел по сторонам и увидел рядом с собой одежду. Удивляясь, почему она порвана и перекручена, он кое-как натянул штаны, рубашку, байковую кофтенку и медленно побрел прочь от странного места.

Детский дом, когда он добрался туда, спал глубоким тяжелым сном. Еще не было пяти часов. Он разделся, забрался в свою постель и тут же забылся.

Разбудили его возбужденные голоса. Он приподнял голову и обнаружил, что вокруг полно взволнованного народа, причем не только мальчишек, но и девчонок, которые в мужской спальне появлялись крайне редко. – Что случилось? – спросил он у соседа.

– Убили! – выкрикнул тот. – Убили их!!!

– Кого?

– Николая Ивановича и Манефу, – пацан в возбуждении тряс головой, изо рта в разные стороны летела слюна.

– Директора? – не поверил Сережа.

– Его вместе с бабой. Топором изрубили на мелкие кусочки. Вся хата в кровище. До самого потолка брызги… Словно свиней резали… Я уже бегал смотрел… Да и все смотрели, только ты дрыхнешь. Теперь уже не посмотришь. Мильтоны понаехали, никого не пускают… А так там полдетдома перебывало. Бабье в обморок падало, многие блевали. Я сам… Да и как тут не блевануть. Лежит Манефа, а у нее брюхо распорото и кишки наружу. Тьфу! Николай Иванович весь на клочки порублен. Да еще те, кто убивал, все переворошили. Подушки распороты, кругом пух, перья…

– Кто же их кокнул?

– Кто знает… Мильтоны, думаешь, разберутся? Может, кто мстил. А может, ограбить хотели…

– Чего у них грабить?

– Да мало ли… Одним словом, замочили нашего директора! Сбегай, посмотри.

Сережа поспешно стал одеваться.

– А чего это у тебя штаны порваны, да и рубашка тоже? – полюбопытствовал сосед.

– Да вчера вечером в поселок бегал, да когда через забор перелезал, за гвоздь зацепился, – придумал на ходу Сережа.

Он выбежал из спальни и направился к бараку, в котором жил персонал детдома. Перед ним стояла большая толпа, в которой, кроме детдомовских, было много поселковых. Все таращили глаза на окна директорской квартиры, которые были распахнуты настежь. У входа в барак и возле окон прохаживались милиционеры. Прислушиваясь к разговорам, Сережа стал проталкиваться сквозь толпу, стараясь приблизиться к самому входу в барак. Наконец это удалось. Вот и ветхий деревянный порожек. Но в грудь уперлась огромная волосатая ладонь.

– Куда прешь, оголец, – рослый милиционер смотрел на Сережу с насмешливым презрением, – нельзя туда… Разбежался!

Сережа остановился и стал всматриваться в темноту барачного коридора. Сзади постоянно напирали, и милиционер бесцеремонно толкал его назад. По коридору непрерывно сновали какие-то люди в гимнастерках и в штатском. Слышались обрывки разговоров.

– Никаких следов, – долетел до мальчика возбужденный возглас, – абсолютно никаких! Все в крови, а следы отсутствуют…

– Значит, нужно более тщательно искать, – ответствовал начальственный басок. – Не может быть, чтобы не наследили. Ищите, товарищи.

И тут сознание Сережи на мгновение высветило нечто настолько ужасное, что мальчик зажмурился.

Щелчок в голове – картинка… Еще щелчок – еще картинка… Неужели?! Он в страхе подался назад, но толпа не пускала, выталкивая, словно пробку, на поверхность. Он метнулся в сторону, но и тут дороги не было. Зажатый со всех сторон, Сережа дрожал как осиновый лист, не в силах совладать с собой.

А картинки в голове продолжали мелькать с жуткой методичностью. Одну он запомнил лучше других. Разорванный в диком крике рот… обвисшие груди… жирное брюхо… И из этого разорванного брюха внезапно извергается поблескивающий в полутьме остро пахнущий розовый пузырь.

…А потом кровь, фонтаны крови… И запах… Удар за ударом… Ошметки плоти летят в разные стороны… Неужели пришло освобождение… Какое освобождение? Свобода!!! Или?.. Не может быть!

Все поплыло перед глазами, и Сережа рухнул прямо под ноги толпы.

– Сомлел, – последнее, что успело уловить угасающее сознание. – Не каждый выдержит такое…

1

1971 год, июнь. Москва

Иона Фомич Ванин дремал на диване, когда в комнату ввалился сын и, переминаясь с ноги на ногу, буркнул:

– Там к тебе пришли… земляки…

– А? – спросонья, не поняв, вскрикнул Иона.

– Земляки, говорю, старики эти.

Иона скривился, словно нюхнул нашатыря, потом подозрительно уставился на сына. В словах отпрыска ему почудилась насмешка. Однако лицо ребенка оставалось угрюмо-безмятежным.

– Зови их сюда! – приказал Ванин, поднялся с дивана и взглянул в стоявшее напротив трюмо. Дурацкое стекло отразило хмурую, заспанную физиономию, настороженные сумрачные глаза, в которых явно прочитывалось затравленное выражение.