– Какой же ты сын Отчизны. Даже к горшку не приучен, – заржал Кремер. Он склонился к уху Юлиуса: – Возможно, задержка в развитии. Ты знаешь, что делают в Программе с такими детьми? Цианистый калий в утреннем молоке или… – он подтолкнул его дулом пистолета, – пуля в голову.

Как твоему братику.

Слезы полились по щекам Юлиуса.

Элси держалась за холодный пол, чтоб успокоиться. Мир катастрофически сузился.

– Вот что, – Кремер выпустил Юлиуса и бросил его на пол рядом с Элси, – ты выдашь мне еврея, а я дарую жизнь ублюдку. Конечно, не тебе, фройляйн, но обещаю, что твоя смерть будет быстрой.

Юлиус лежал тяжелой, неподвижной куклой. Стоит ли его жизнь жизни Тобиаса? Ее жизни? Тобиас не сделал ничего, он лишь верил ей и ее любил. Разменять его жизнь – за что? Но как обречь на смерть семью? Она не сможет ни жить, ни умереть, совершив такое. Элси верила в жизнь после смерти и не хотела брать на душу ни то ни другое зло.

Она закрыла глаза; под веками вспыхивали звездочки. Кошмар был так близок к концу. Говорят, русские и американцы уже встали лагерем в долине за городом. Лучше умереть от их рук, чем делать такой выбор.

– Ну так как? – спросил Кремер.

Мысли метались, как маятник, расщепляя мозг. Решение не приходило. Логика утратила силу. Элси помолилась Богу: может, он подскажет, что делать. Она медленно встала.

– Я его приведу. – Ее голос срывался, как у охрипшего зяблика. – Но я пойду одна. Он иначе не выйдет.

Конвоиры посмотрели на Кремера.

Тот цыкнул зубом.

– У тебя пять минут, потом я застрелю племянника, сам найду еврея и пристрелю его. Тебя последней, чтоб ты насладилась зрелищем.

Тегернзее – Гармиш

Германия

29 апреля 1945 года

Йозеф Хуб стал бледной тенью прежнего офицера. Переход из Дахау к Тегернзее не давался ни эсэсовцам, ни их узникам. При свете бела дня Йозеф видел такое, от чего душа его содрогалась и обострялась мигрень. Дня через три после начала похода он перестал есть и спать, вместо этого он то и дело колол себе метамфетамин. У Перхи снял со старого немца-пастуха шерстяное пальто. Оно висело на его костлявом теле, как огромная медвежья шкура, и Йозеф чувствовал себя диким зверем. Несколько недель он не брился и не мылся. Рыжевато-русая борода скрыла его лицо. Люди отворачивались от его запавших глаз и тиков, и Йозеф даже радовался, что деградирует: это освобождало его от самого себя.

Горстка беженцев, шедших навстречу, заметив его, перешла на другую сторону дороги. Как будто знают, что я сделал, подумал он. Большинство беженцев – арийцы. Они шли целыми семьями, женщины несли младенцев, дети в шерстяных носках – марлевые узелки на палочках, у мужчин грабли и косы для защиты. Вот чем стала Германия: страной бродяг!

Куда бы ни направились эти люди, они остаются немцами. Он навсегда немец. Так куда идти, если дом не защищает – если весь мир утратил смысл? Когда решаешь, уйти или остаться?

Йозеф решил, когда увидел молодую еврейку, которая целую милю несла на себе умершую мать. Ноги старухи, синие и окоченевшие, оставляли борозды в грязи, точно лыжню. Когда конвоир приказал дочери бросить тело, та отказалась, и он застрелил ее на месте; кровь густо забрызгала заиндевевшие щеки матери.

И тогда Йозеф повернул коня, оставил евреев и свой пост и, рискуя тем, что его снимут выстрелом в спину, поскакал прочь. Он молился о том, чтобы кто-нибудь и впрямь выстрелил. Он загнал лошадь на полпути к Гармишу, оставил ее умирать на обочине и пошел пешком. За спиной ему мерещились шаги евреев-узников. Он пошел быстрее, и шаги стали громче. Он пустился бежать, но они догоняли. «Убийца, предатель!» Они колотили ему в спину. Он упал, споткнувшись о костлявый труп стервятника; лысая птичья голова лежала, скрученная набок, в грязи.

Йозеф вытащил из медвежьей шкуры пистолет и выстрелил в воздух.

– Уходите! – крикнул он.

Но никого не было. Длинная пустая дорога до самого горизонта. Лишь резкий ветер свистел в ушах. Зяблик трепыхался, летя против ветра, поймал восходящий поток и поднялся в пестрое небо. Головная боль пригвоздила Йозефа к земле. Он лежал рядом с трупом птицы, глядя на копошение личинок, обоняя тление и снова видя огромную общую могилу концентрационного лагеря Дахау.

Служа в СС, он не отнял жизнь своими руками ни у кого, кроме Петера Абенда, но он был там. Он видел смерть и посылал убивать, оправдываясь долгом. Он был больше виноват в пролитой крови, чем солдат, который стрелял. Он закрыл глаза, но лишь отчетливее увидел перед собой гору трупов.

Здесь, на немецкой земле, он приговорен видеть призраки мщения. Надо уехать, чтобы освободиться от них и от ужаса войны. Гюнтер Кремер и его товарищи в Гармише продумали план бегства. Корабль, направляющийся в Венесуэлу, ждет их в Брунсбюттеле. Надо добраться туда. Но ему нужны деньги. В Гармише, у него в квартире, спрятаны драгоценности и золото. Он возьмет их и Элси. Они начнут заново в Южной Америке. Она поможет ему обрести счастье. Верная и преданная, она поможет ему избавиться от мук совести.

Он стиснул зубы и выбрался из грязи. Далекие трубы Гармиша плевались серым пеплом. Одна из них – над пекарней Шмидта.

Пекарня Шмидта

Гармиш, Германия

Людвигштрассе, 56

29 апреля 1945 года

Элси медленно, нога за ногу, поднималась по ступенькам, и каждая казалась ей крутой горой. Таким был путь на Голгофу, думала она. Она молилась о спасении, но у нее не было божественной силы Христа – ей не удастся попрать ад. Через три дня после смерти она будет вонять, гнить и кишеть червями.

Она не оглядывалась; взгляд Кремера жег ей спину. Дверь спальни была приоткрыта, за ней что-то упало. Путь загораживала перевернутая тумбочка. Элси протиснулась внутрь, подошла к стене и провела ладонью по длинной доске.

– Тобиас, – позвала она.

Внутри не слышно было ни малейшего шороха, но она чувствовала тепло его дыхания, как пламя единственной свечи в келье.

Она прильнула щекой к шершавому дереву.

– Тебе придется выйти.

Тобиас тоже прижался к панели, и между ними была лишь тонкая доска.

Доска слегка отодвинулась:

– Они ушли?

Из разгромленной комнаты улетучилось тепло, и мороз пробрал Элси. Ее всю трясло.

Тобиас выполз из укрытия:

– Чего они хотели?

Элси прижала его к груди.

– Послушай, Тобиас, – прошептала она, – там люди. Они хотят тебя забрать. (Он вздрогнул.) Прости. – Ее колени затряслись, и она закачалась.