Или взять — Святого Равноапостольного князя Владимира орден… «Польза, честь и слава»… А Чечню… Чечню сдали дважды… Вернее — солдатиков, там воевавших.

И трудно им было, и больно, и холодно, а победили, по горам загнали, а их — предали. Чего ждать-то, а, Константин? Третьего, самого большого предательства?

Ее, армию, можно или действительно вытащить, или завалить. Вместе со страной.

Владимир Семенович отхлебнул чаю, продолжил:

— Знаешь, в чем истинная слабость нынешней власти?

— Это считать можно — не пересчитать…

— Если просто посудить — нет у Царя своего Поэта… Впервые за время разговора Решетов удивленно приподнял брови.

— И не впал я в старческий маразм, серьезно говорю… — спокойно продолжил Герасимов. — Что есть Россия? Империя. И была, и есть, и пребудет. А в империи должен быть Поэт. У Августа был Вергилий. И потому именно он, а не Цезарь, воплотил великую империю. У Карла Великого — Эйнгард. Скажете, империя каролингов развалилась? Бог с ней — возникла Франция! У Николая был Пушкин. И император оберегал своего поэта, как только мог! И от участия в кознях заговорщиков, и от другого…

— От смерти — не уберег.

— Жизнь и смерть — не в царской власти. А когда поэт лежал на смертном одре, Николай прислал человека: не беспокойся, Александр Сергеевич, судьба жены твоей и детей — на мне, вот мое государево слово… И не будет для них нищеты… Государь оплатил полмиллиона долгов: грешен был человек Александр Сергеевич, карточные забавы уважал… А полмиллиона по тем временам… Да…

— Пушкины не каждый год рождаются.

— Пушкин вообще один был, и повторений не будет. Никогда. А каждый государь выбирал все же… Чего не хватало-то?.. Сталину, к примеру? ан — ходил он, ходил смотреть спектакли, хотя и сам был мастером постановок… Только в постановках тех — смерть и кровь, предательство и трусость, шкурничество и рабская покорность… Не хватало Иосифу Грозному вокруг себя главного — благородства и чести. Вот и просиживал он на «Днях Турбиных» и смотрел на этих исполинов Белой гвардии… И желал таких — да не было… И «Пиковую даму» смотрел, любимая опера вождя-«Три карты, три карты…» Смысл глубинный: покориться воле Божьей или играть в чет и нечет — с судьбою или — с дьяволом?..

А Булгакова тронуть не дал. И Шолохова — не дал. Мех-лис к нему с докладной: дескать, вредный человек этот писака… Что ответил Сталин?.. «А где я возьму себе другого Шолохова?» Культ личности?.. Ну да, был культ… Но была и личность! А сейчас? Вокруг трона мельтешат невзрачные субъектики, появляясь из ниоткуда, убывая в никуда… Как там наши предки выражались?.. «У нежити своего лица нет, она ходит в личинах». И еще — нет у трона поэта. Знаешь, зачем государю поэт?

— Да уж не славословия петь, если умный.

— Не для них. Помнишь, у Матфея? «Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл младенцам…» То-то… Поэты — как дети малые, видят, предчувствуют, предвосхищают то, что другим не дано… И царь может глянуть на мир не с высоты трона, а как бы со стороны… И увидеть и царствие свое, и опасности угрожающие, и самого себя…

— Может, это и пугает — увидеть самого себя глазами человека честного и талантливого… Не проще ли считать себя гигантом…

— …мысли и отцом русской демократии? Знаешь, Константин, чем мы, банкиры, отличны от политиков?

— Мы банкуем, они играют…

— Ну да, ну да… А в казино выигрыш всегда — у крупье… Но не в этом разница. Мы не страдаем конфабуляцией.

— Чем?

— Политики настолько привыкают общаться с «массами» вместо людей, что привычка выдавать желаемое за действительное прилипает к ним, как корь. И именно она даже могущественного владыку может превратить в беспомощного ребенка… Ведь нет ничего приятнее, чем видеть желаемое… Так что — если правитель не желает смотреть в свое «зеркало» и не будет держать рядом своего «ребенка», то вскоре потеряет и власть, и силу, и реальность и станет пустою клоунскою оболочкой для чужих мыслей, и размалеванною ширмой для чужих дел…

И-во что еще? Ну да, в персонаж анекдотов. Кстати, ты знаешь такого — Тао Юань Мина?..

— Политик?

— Поэт. Жил за пятнадцать веков до нас. Совершенно невероятный гений! Так вот… Как гласит предание, состоял он на государевой службе, то ли наместником, то ли при департаменте ихнем каком — не важно. И как-то, по мнению императора, провинился: то ли сказал не то, то ли смолчать не смог… Император его выбранил. И что поэт? Собрался и ушел. От богатств, от почестей, от власти — в деревню, где и стал кормиться от земли да писать стихи… И что же? Прошел так год, прошел другой… А на третий император Поднебесной сам явился к поэту… Уж о чем они говорили в уединении в бедной хижине — неведомо… А только поэт во дворец вернулся… И приближенные усмотрели в этом… э-э-э… высочайшем визите вовсе не унижение верховной власти, но мудрость…

— Жизнь коротка, искусство — вечно?

— Не надо так уж романтизировать императоров. Мантия в настоящем для многих куда важнее собственной страны в будущем.

— Но не для всех?

— Мудрые сочетают. Так вот, тот император Поднебесной был мудр: он понял, что потерял собственное зеркало, а значит, может потерять и власть, и могущество.

Владимир Семенович взял коньяк, разлил в две рюмочки:

— Ну, как говорит любимый народом генерал, за искусство?

— Откуда это?

— Из кино. «Особенности национальной охоты».

— Этот фильм я не видел. Дела…

— Посмотри. Тем более — охота в самом разгаре.

— На кого?

— На банкиров.

Снайпер рассматривал узоры на морозном стекле, но, кажется, не видел ничего. Он ждал.

Герасимов выпил рюмку:

— Что происходит, Константин?

— Происходит?

— Да. — Глаза старика смотрели зорко и остро. — Если начнется пальба, мне на восьмом десятке совсем не хочется стать дичью. Не умирать страшно — противно. Противно чувствовать себя уткой. Еще хуже — загнанным зверем.

— Стреляют плохих банкиров. А банкиры вашего уровня уходят… в своей постели, после исповеди…

— Константин, не в Швейцарии живем. И правила игры знаем.

— Понятия имеем.

— Вот именно. А любимая игра на Руси — в дурака. Кто попроще — в подкидного играет, кто посноровистей — в переводного.

— И на деньги.

— На громадные. Но мы с тобой не политики. Поэтому — давай разбираться…

— Попробуем.

— Ты умнее меня, Кришна. Пока я корпел в Госбанке, потом в Промстройбанке, потом — снова в Центральном, ты тихо заведовал отделением Внешторгбанка. В должностях не рос, сидел смирнехонько… А когда грянули судьбоносные времена да преобразования, Внешторгбанк остался на голой лысине — с долгами бывших братанков по соцлагерю, всяких национально-освободительных гамадрилов из солнечной Африки и целой груды «сочувствовавших системе» недоносков чуть не со всей планетенки… Платить никто не торопился: подождать, оно и само доразвалится… Сколько там?.. Миллиардов на сто? Хорошие деньги! Даже в виде мифа…