18, 3,3, является столь явной позднейшей вставкой (интерполяцией), что даже римско-католическая теология, которая раньше с трогательной наивностью прямо клялась в достоверности подобных раннехристианских документов, теперь уже не осмеливается защищал, аутентичность этого показания Иосифа[57], Но и второе свидетельство Иосифа (20, 9, 1), где он рассказывает об осуждении Иакова синедрионом, под председательством священника Апании (62 г. по Р. Х.), подвергнуто сомнению такими выдающимися богословами, как Шюрер, Креднер и т. д.[58], и если бы даже подлинность его была твердо установлена, то оно все равно ничем не доказывает существования исторического Иисуса. Ибо, во-первых, свидетельство это оставляет висеть в воздухе вопрос: кем является Иаков, которого Иосиф называет «братом так наз. Христа» — кровным братом Иисуса или «братом» в сектантском смысле этого слова? Во-вторых, это свидетельство говорит о том, что существовал некий муж Иисус, которого называли Христом. А это появление некоего Иисуса при том обстоятельстве, что как при Иосифе, так и после него, вплоть до конца второго века, выступало много людей, выдававших себя за чаемого Христа, вряд ли является чем-то веско говорящим в пользу гипотезы наших теологов.

С показаниями римских историков дело обстоит не лучше, чем со свидетельствами Иосифа. Правда, Тацит пишет в своих «Анналах» (5, 44), рассказывая о преследованиях христиан при Нероне, следующее: «Основатель этой секты, Христос, был казнен в царствование Тиберия прокуратором Понтием Пилатом». Светоний же в своей биографии императора Клавдия (гл. 2) сообщает, что Клавдий «изгнал из Рима иудеев, которые произвели сильные беспорядки по наущению Хрестоса». Что же, однако, всем этим доказывается? Разве мы наверное знаем, что упомянутый отрывок из Тацита относительно преследований христиан при Нероне не является позднейшей вставкой, подделкой, вставленной в первоначальный текст? Но, ведь, именно такой вставкой она и оказывается, судя по превосходному и исчерпывающему, исследованию Ошара. Больше того: все признаки говорят за то, что все «первое гонение на христиан», которое не упомянуто ни одним христианским, иудейским или языческим писателем, является вообще фантастическим вымыслом какого-то христианина пятого века[59], который и подделал соответствующее место у Тацита. Но если даже предположить подлинность приведенного отрывка из Тацита, если предположить также, что под «Хрестосом» Светоний разумеет действительно Христа, а не какого-нибудь иудейского предводителя (ведь, возможно, что иудейские волнения стояли в какой-нибудь связи с их мессианскими чаяниями, почему римский историк, незнакомый с иудейскими идеалами и настроениями, и назвал предводителя иудеев Хрестосом), то все же не отпадает вопрос: каким образом писатели первой четверти второго века по Р. Х., когда христианская традиция вполне уже сложилась, когда христианство выступило уже на историческую арену в качестве значительной силы, — каким образом эти писатели могут рассматриваться, как свидетели фактов, которые должны были иметь место задолго до возникновения христианской традиции? Тацит мог в лучшем случае только слышать о том, что христиане являются последователями Христа, который был казнен при Понтии Пилате. Это можно было уже тогда прочесть в евангелиях. Но, ведь, это еще не говорит за то, что все это было историческим фактом! И если одни утверждают, ссылаясь на Моммсена, что Тацит брал свои сведения из сенатских протоколов и государственных архивов, то, ведь, другие очень горячо оспаривают самое предположение, будто Тацит пользовался такими источниками[60]. Как затруднительно положение либерального богословия в вопросе о существовании исторического Иисуса, если оно снова и снова пытается вытащить на свет божий указанные свидетельства (подобно Меельгорну в его статье «Правда и вымысел в жизнеописании Иисуса»), дабы этим создать впечатление, что их следует принимать всерьез. С полным правом Ошар насмешливо заявляет: «Кажется, самые выдающиеся головы теряют часть своих блестящих свойств, занявшись штудированием истории мучеников. Предоставим немецким богословам изучать историю на их особый манер. Мы, французы, должны сохранить ясность духа и здоровое понимание людей. Остережемся от придумывания новых легенд о Нероне, — их и так уж слишком много».

2.2. Возражения против отрицания «историчности» синоптического Иисуса.

Получилось, таким образом, вот что: мы ровно ничего не знаем об Иисусе, о какой-либо исторической личности, под тем именем, с которым евангелия связывают сообщаемые ими события и «слова». «За недостатком исторической определенности имя Иисуса стало для протестантской теологии пустым сосудом, в который каждый вкладывает свое собственное идейное содержание». Если и есть оправдание для протестантского богословия, то оно заключается лишь в том, что имя это никогда вообще не было ничем иным, как пустым сосудом: Иисус, Христос, спаситель, носитель благодати, целитель душ человеческих, был с самого начала позаимствованным из мифологии образом, на который исполненные жажды спасения и благочестивой веры малоазиатские народы перенесли все свой чаяния благодати. «История» этого Иисуса прочно сложилась в своих общих чертах еще до появления евангельского Иисуса. «Христология, — признает даже Вайнель, один из самых ревностных и пламенных сторонников новейшего культа Иисуса, — была уже почти готова до того, как Иисус пришел на землю».

Однако, под влиянием культа спасителя соседних языческих народов общие схематические очертания «истории Иисуса», которые вообще не были твердо установлены в мессианских верованиях, в представлении о посланном от бога небесном существе у Даниила и в иудейской апокалиптике, наполнились по существу новым содержанием. Бесчисленные отдельные черты образа Иисусова можно найти и в языческой мифологии, и в ветхом завете, откуда они позаимствованы евангелистами, выработавшими из них свой образ Иисуса. Вот, например, эпизод с двенадцатилетним Иисусом в храме. «Кто выдумал эту историю?» — спрашивает Иеремиас. Он считает вероятным, что Лука имел пред глазами родственный этому эпизоду рассказ Филона о детстве Моисея, вспоминает он и о том, что Плутарх рассказывает нечто подобное об Александре, образ и жизнь которого сознательно приукрашены всеми чертами восточного царя-спасителя. Возможно все-таки, этот эпизод этот имеет буддийское происхождение. История искушения Иисуса напоминает искушение Будды, если только не является подражанием искушению Заратустры Ариманом или Моисея дьяволом, о чем рассказывают раввинисты , ибо искушение Иисуса имело место в то время, когда Иисус начал свою проповедь, на тридцатом году жизни, т. е. в том возрасте, когда левит мог приступить к исполнению священных своих обязанностей. Известно, что ранние христиане всячески пытались обосновать свою веру аргументами из «писания», что они очень ревностно изучали ветхий завет, что они обрабатывали «историю» своего Иисуса в духе ветхозаветных обетований, чтобы в этих обетованиях обрести подтверждение своим взглядам. Выше мы уже показали, в какой мере «шествие безбородого», сопровождавшееся взиманием контрибуции и резкими выступлениями против торговцев и менял, повлияло на евангельский рассказ о выступлении в храме Иисуса. Однако, ближайшее