Патрик чувствовал, что совершенно утратил контроль. Каждая мысль или даже намек на мысль мгновенно обретали личность более сильную, чем у него самого.

— Пожалуйста, пожалуйста, не надо, не надо, — забормотал он, расхаживая по комнате.

Издевательское эхо: Пожалуйста, пожалуйста, не надо, не надо.

Няня: Знаю я этих аристократов с их гнусными привычками.

Кайфо Расслабон (обезоруживающе посмеиваясь): Какими привычками?

Няня: Нет-нет, твоя няня никому ничего не расскажет. Я буду молчать как рыба. Что подумала бы леди Дэдвуд? Катящийся камень мхом не обрастает. Попомни мои слова. Ты всегда был странным мальчиком.

Миссис Гарсингтон: Кто здесь главный? Я хочу немедленно поговорить с управляющим.

Доктор Маккой: Это жизнь, Джим, но не такая, какой мы ее знаем.

Капитан Кирк (открывая коммуникатор): Поднимай нас, Скотти{72}.

Патрик открыл пакетик героина и, торопясь сделать дозу, просто высыпал часть порошка на стекло, которым был покрыт стол.

Негодующий Эрик: О, типичное решение проблемы: принять еще героина. По сути, он типичная самовозобновляющаяся система.

Патрик вытащил из кармана купюру, сел и нагнулся над столом.

Капитан Расслабон: Расстреляйте их всех, сержант, хорошо?

Сержант: Не беспокойтесь, сэр, мы возьмем их под контроль. Это всего лишь черномазые фуззи-вуззи, сэр, дикие язычники, они в жизни не видели пулемета Гатлинга{73}.

Капитан Расслабон: Отлично, сержант.

Патрик втянул порошок носом, запрокинул голову и глубоко вдохнул.

Сержант: Позвольте мне принять удар на себя, сэр. (Стонет, пронзенный копьем в грудь.)

Капитан Расслабон: О, спасибо… э…

Сержант: Уилсон, сэр.

Капитан Расслабон: Ах да, конечно. Молодцом, Уилсон.

Сержант: Я с радостью бы повторил это еще раз, сэр. Однако должен с прискорбием сообщить, что смертельно ранен, сэр.

Капитан Расслабон: Ой-ой. Отправляйтесь к врачу, сержант.

Сержант: Спасибо за вашу доброту, сэр. Какой замечательный джентльмен!

Капитан Расслабон: А если случится худшее, я уверен, мы сумеем добыть для вас какую-нибудь посмертную награду. Мой дядя как раз заведует всеми этими делами.

Сержант (садится и отдает честь): Сэр! (Снова падает.) Это будет большим утешением для миссис Уилсон и малышей, бедных сироток. (Стонет.) Какой… замечательный джентльмен.

Бармен Джордж (задумчиво протирая бокал): Ах да, конечно, я прекрасно помню капитана Расслабона. Заходил сюда и всегда требовал девять устриц. Не полдюжины, а девять! Какой джентльмен! Таких больше не делают. И Толстяка помню. Его не забудешь! Под конец мы не могли впустить его в бар, он буквально не влезал. Зато какой джентльмен! Старая школа, никаких там тебе диет, ни-ни.

Толстяк (стоя на специально расширенном месте подсудимого в Олд-Бейли{74}): Воистину мне выпала горькая участь, сэр, жить в эпоху режимов и диет. (Смахивает слезу.) Меня зовут Толстяком, и да, я настолько толст, что, смею надеяться, прозвище это не требует пояснений. Меня обвиняют в противоестественных аппетитах и противоестественной степени аппетита. Можно ли винить меня, сэр, за то, что я наливал чашу до краев и с горкой накладывал на тарелку моей жизни Moules au Menthe Fraîches[31] (кушанье, способное разбудить мертвого, сэр, и пленить короля). Я не из робких современных заморышей, сэр, я не брезговал тем, что подносили мне на Пиру. Покойники, сэр, не принимают вызов обеденного меню в Lapin Vert[32], едва проглотив остатки средневекового завтрака в Château de l’Enterrement[33]. Они не мчатся в карете «скорой помощи» (естественный транспорт любителей пожить, королевский экипаж!) в Sac d’Argent[34], чтобы с мрачной решимостью устремиться вниз по тобоганной трассе их Carte Royale[35]. (Фоном играет скрипач из венецианского кафе «Флориан».) Мои последние дни, да, сэр, последние, ибо я опасаюсь за мою печень — она доблестно мне служила, но утомилась, да и сам я утомился, однако не будем об этом, — мои последние дни омрачены клеветой. (В зале суда слышатся приглушенные рыдания.) Но я не сожалею о том, что есть, как и о том, что ел. (Тихий печальный смех.) Я пожил в свое удовольствие, ничего подобного. (Собирает все свое достоинство.) Я ел, и я ел доблестно.

Судья (с громогласным возмущением): Обвинение отклоняется. Позор для нашей юридической системы, что дело вообще попало в суд, и в качестве компенсации я постановляю наградить Толстяка обедом в «Свинье и свистке».

Обрадованный народ: Ура! Ура!

Патрика сковал безграничный ужас. Гнилые доски его мыслей подламывались одна за другой, так что уже и земля казалась мокрой бумагой, неспособной задержать его падение. Может быть, оно будет длиться вечно.

— Я так устал, так устал, — сказал он, садясь на кровать, но тут же вскакивая снова.

Издевательское эхо: Я так устал, я так устал.

Грета Гарбо (истерически кричит): Я не хочу быть одна! Мне тошно быть одной!{75}