— Игорь Иванович, что же вы на совещании молчали? У вас, как выяснилось, весьма сильные аргументы против инициативы руководства. Возможно, и доказали бы свою правоту. — В словах Дмитрия был неприкрытый намек на утренний разговор.

«Щенок!» — зло подумал Белов, но заставил себя улыбнуться.

— А потому молчал, дорогой, — сказал он устало, — что, когда начальство ставит мне задачу, я начинаю думать, как мне с ней жить дальше. Но я же понимаю, что приставать к начальству с вопросом о смысле жизни глупо и некультурно. А жить-то как-то надо. Вот об этом, мужики, давайте думать вместе. — Он перешел на деловой тон. — Прошу докладывать соображения в порядке старшинства.

— Соображение первое. — Барышников похлопал себя по карманам брюк. — Забыл сигареты в пиджаке.

Белов подтолкнул к нему свою пачку «Золотой Явы», но тот вытащил сигарету из пачки «Кэмел», протянутой Дмитрием, от его же зажигалки и прикурил.

— Извини, Иваныч, решил обложить побором вновь прибывшего. — Барышников выпустил дым, прищурив один глаз, другим, с хитрой искоркой внутри, посмотрел на улыбающегося Дмитрия. — Соображение второе. В президентской Службе, оказываются, умные люди сидят. Грамотно сделали, что сосватали нам Димку. А что, Иваныч, я не прав? Пришел бы старый пер, вроде меня, или конь строевой, как ты, что бы народ подумал? Правильно. Что прислали куратора и надзирателя в одном лице. А тут сидит отличник, красавец, жаль, что не комсомолец. Ровня большинству наших архаровцев, а куда уже взлетел. Наглядная агитация! Одним словом, офицер по связи. Лучше и не скажешь. Это, Дим, не подкол, а отменная легенда. Для всех, кроме нас.

— Ну, честно говоря, доля истины есть. Примерно так я и представляю свои функции. — Дмитрий заметно оживился.

«Оно и понятно, давлеж кончился, можно и порозоветь личиком, — подумал Белов, опуская взгляд, чтобы не выдать себя. — Только никакой ты не офицер, а пешка. Проходная пешка. Оч-чень мечтающая стать ферзем. Только пешки сами не ходят, мальчик, их двигают. И сдается мне, ты это уже знаешь».

Дмитрий Рожухин продолжил доклад, но Подседерцев его уже не слушал. На листке рядом с пометками стал рисовать пересекающиеся загогулины. Вошел во вкус и принялся заштриховывать сектора наклонными линиями. Получалось красиво. «В ритме линий ощущается влияние позднего Кандинского», — наверняка глубокомысленно изрекла бы жена, травмированная общением с отечественной богемой. Подседерцев усмехнулся, любой более-менее опытный психолог, взглянув на его рисунок, сразу бы установил, что мысли автора носились где угодно, только не в служебном кабинете. Действительно, вторая половина понедельника — не самое лучшее время для серьезных дел. Но других, увы, у него не было.

Кремлевский Двор и вся дворня — от особо приближенных до последнего дворника — жила одним — выборами. Подседерцев за годы работы в Службе насмотрелся и наслушался всякого, но то, что творилось в эти месяцы, уже не лезло ни в какие рамки.

Хозяин ставил трагифарс своего переизбрания со всепробивающим цинизмом и расчетливостью известного режиссера, охотника за призами международных фестивалей. Подседерцев даже поразился, насколько бывший партийный бонза с ухватками мелкого феодала оказался близок по духу совково-элитарному гению киноиндустрии с хамоватыми манерами светского льва. Оба на бюджетные миллионы ставили пьески собственного сочинения, где, пользуясь служебным положением главную роль героя и спасителя Отечества взяли себе, главную женскую отдали дочкам (пора их в свет выводить и приучать к славе, пора!), на роли второго плана определили родню и ближайших прихлебателей, остальное щедро, как мелочь нищим, раздали всякой шушере. Народу в этом шоу отводилась роль массовки на масленичном гуляний и рукоплещущей массы на премьерном показе. Верные соратники воровали, как во всяком благородном деле, по-черному, в меру потребностей, возможностей и фантазии. Знали — победа спишет любые расходы. А поражение… Его просто не могло быть. Уж кто-кто, а Подседерцев это знал точно.

Агитировали и подкупали другие. Ему досталась черная работа. Сколько рук пришлось выкрутить, сколько предынфарктных состояний спровоцировать, сколько слез раскаяния выжать, сколько компромата организовать и предъявить — об этом никто никогда не узнает. Все работа шла под программным лозунгом шефа СБП: «Власть не отдадим. Вы семьдесят лет правили, дайте теперь порулить нам». Слова эти он произнес с прямотой матроса Железняка перед лидерами «красной» оппозиции после показательной репетиции штурма Думы президентским спецназом. Лидеры «красных» сразу побледнели лицом, и предвыборная драка стала напоминать договорный матч: результат известен и всех устраивает, осталось только положенное время побегать за мячиком.

Подседерцев отложил ручку, поднял взгляд на Дмитрия. Парень ему нравился. Исполнителен, в меру инициативен, знает свое место. Своего бывшего шефа Белова топил грамотно, без перегибов, работая на логике. Подседерцев отметил, что в словах Дмитрия сквозила легкое пренебрежение молодого и жадного до жизни к старому, обреченному уступить место. На этом можно играть, потому что это суть, ее можно скрыть, но не изменить.

— Хорошо, Рожухин. — Подседерцев с трудом подавил зевок. — Память у тебя хорошая. А теперь меня интересует общее впечатление. Прошел год, Белов сильно изменился?

Дмитрий помолчал, продумывая ответ.

— Мне кажется, Борис Михайлович, Белов какой-то озлобленный. Ершистый, конфликтный. Раньше за ним такого не замечал. — Дмитрий пожал плечами. — Я понимаю, что каждый имеет право на собственное видение и мнение, но не может быть особого мнения о принятом руководством решении.

— Да? — иронично усмехнулся Подседерцев. «Никогда человек так не откровенничает о себе, как обсуждая других». — Ты еще молод, Дмитрий, для тебя карьера пока заключается в точном следовании приказам. А Белов отслужил достаточно, чтобы знать, что результат никогда не бывает прямым следствием приказа.

— Что вы скажете, если на каком-то этапе он закусит удила и начнет действовать самостоятельно?

— А такая угроза есть? — насторожился Подседерцев.

— У меня сложилось такое впечатление, — уверенно кивнул Дмитрий.

Подседерцев покрутил в толстых пальцах ручку, несколько раз исподлобья бросил испытывающий взгляд на Дмитрия.

— Это опасно, — протянул Подседерцев. — Белов — опытный оперативник. Но он лишь руководитель среднего звена. Командир исполнителей, не более того. Допускаю, что он, как человек умный и опытный, может догадываться об истинных мотивах тех или иных инициатив руководства. Но он никогда не принимал решений, основываясь на политических мотивах.

— Но он быстро пристегнул политику к предстоящей операции, — вставил Дмитрий.

— Политика для него — абстракция. А для нас — ежедневная рутина. — Подседерцев обвел широким жестом кабинет. — И эта контора не просто единственная реально работающая спецслужба страны, а политическая полиция. Политическая полиция — и ничего больше!