Он улыбается. Укоризненно качает головой. Водружает на плиту кофеварку и, приобняв за плечи, подводит меня к окну. Следую за ним на ватных ногах, земли под собой не чуя. Все же это безобразие. Нельзя так размякать от чьих бы то ни было прикосновений. Стыдно, сладко и добром не кончится.

Добром эта история, впрочем, в любом случае вряд ли кончится.

То-то и оно.

Из окна открывается вид на проезжую часть, блочную девятиэтажку и маленький лоскуток соснового леса, чудом уцелевшего среди новостроек. Желающий заблудиться в этих соснах, подозреваю, по колени провалится в ноздреватый мартовский снег. Но выглядит все равно заманчиво. Будь у меня ботинки понадежнее, я бы еще вчера исследовала эту дивную территорию. А так – отложила до лучших, сухих времен.

– Отсюда не видно, – говорит, – но там, за соснами, растет одна моя знакомая яблоня. Мы с нею подружились, кажется, на следующий же день после того, как я сюда переехал. Надо будет вас познакомить, когда она проснется.

– Кто проснется? Яблоня? Ты меня с яблоней хочешь познакомить? – переспрашиваю, стараясь не допустить до лица идиотскую ухмылку.

– Ну да.

Вид у него при этом совершенно серьезный. До смешного.

– Мне кажется, вы с нею друг дружке понравитесь. А ты завяжешь полезное знакомство. Деревья, знаешь ли, такие существа, дружба с которыми как-то исподволь приучает нас всегда быть в хорошей форме. Они ценят в человеке только внутреннее тепло и душевное равновесие. Другие наши качества им совершенно неинтересны. Даже умище мощностью в сто шестьдесят лошадиных ай-кьев. А вот куртки да ботинки оказываются порой чрезвычайно важными вещами. Когда человек доволен собой, душевное равновесие как-то само наступает… Это все я к тому говорю, что ты, в общем, совершенно права. Наряжайся как следует. А я тем временем кофе постерегу.

– В цепи его закуй, – ворчу. – В кандалы! Тогда уж точно не сбежит.

– Вопрос не в том, чтобы не сбежал. Надо, чтобы закипеть не успел, а только-только начал об этом всерьез подумывать. И тогда – хлоп! – лишаешь его такого шанса. А не ждешь, пока он гейзером к потолку взлетит…

– Это намек?

Я почти обиделась, в первую очередь потому, что сама понимала: мой кофе по сравнению с его шедеврами – гнусные помои. Но рыжий невозмутимо качает головой:

– Это не намек, а инструкция. Тайное алхимическое знание, хозяйке на заметку.

Из дома мы в итоге вышли в половине шестого вечера: очень уж серьезно я подошла к выбору гардероба. Когда выбирать особо не из чего, процедура принятия решения становится особенно долгой и мучительной. Маэстро косился на меня с известным сочувствием, но с советами не лез. Зато в финале наговорил должное количество комплиментов. Ровно столько, сколько требовалось, чтобы я наконец сдвинулась с места.

И я сдвинулась.

О том, чтобы предварительно «поупражняться», я больше не заикалась. Во-первых, что бы там ни думал мой великодушный наставник, во вкус я так и не вошла. А во-вторых, решила, что мне, как новенькой, вероятно, следует прибыть на шабаш пораньше. Из вежливости, да, ну и чтобы увидеть побольше. Интересно ведь, как ни крути.

На сей раз мы пулей пролетели по проспекту Мира, да и на Садовом не пришлось сбавлять темп. Суббота все же. Граждане по домам сидят, у голубых, как мечта, экранов. И хорошо, и правильно. Пусть будет коту вечная масленица. А то ведь томится зверюга с тех самых пор, как неведомый злодей из народа про него поговорку придумал.

Посвятив себя думам о коте, я так и не поняла толком, куда мы приехали. Понятно, что где-то в центре остановились. И понятно, что в одной из тех частей необъятного центра Москвы, которые я пока толком не исследовала. Замоскворечье, что ли? Где-то рядом должна быть улица с диковинным названием Большая Полянка, если я ничего не путаю. А я, скорее всего, путаю… Или все-таки нет?

Так и не разобравшись, оглядываюсь по сторонам. Очень типичный московский переулок: в меру приятный глазу, изрядно потрепанный (не столько временем, сколько усилиями детей человеческих) и совершенно безликий. Здесь обретаются химчистка, безымянная продуктовая лавка и магазин женского белья, в витринах коего томятся бесстыжие манекены. Напротив, через дорогу, большой жилой дом с аркой, на углу аптека. И никаких тебе злачных мест.

– Кафе во дворе, – объясняет рыжий, подхватывая меня под локоть. Впрочем, какое там «подхватывая». Едва прикасается, откровенно говоря. Лишь бы не подумала, будто волоком тащить меня собрался, так, что ли?

– Плохо же у них, наверное, с посещаемостью. Я бы тут кафе искать не стала. И никто не стал бы.

– Ну, в том, собственно, и фишка. Свои дорогу и так знают, зато чужие вряд ли объявятся. Очень удобно. Собственно, именно это и ценят завсегдатаи: в Москве почти невозможно найти надежное укрытие от посторонних – кроме разве совсем уж дорогущих закрытых клубов. Ну, или на кухне с друзьями сидеть, по старинке… Всяк, кто мечтает по примеру философа Сковороды объявить в конце жизни: «Мир ловил меня, но не поймал», дорого даст за такое местечко.

– Завсегдатаям хорошо, – соглашаюсь. – А хозяева не разорятся?

Пожимает плечами:

– Завсегдатаев здесь, знаешь ли, предостаточно. И не только по субботам. В иные дни здесь тоже тусуется публика. Порой прелюбопытная. Надо будет как-нибудь на неделе тебя сюда затащить.

С этими словами он устремляется в дальний угол двора, где, словно первый предвестник грядущего весеннего расцвета, зеленеет дверь.

– А стена, – говорю, – почему не белая?[10]Непорядок.

– Поначалу, рассказывают, и была белая – правда, не вся стена, а только часть. Но белые наружные стены в Москве – безумие. Раз в месяц освежать приходится, как минимум. Поэтому поклонникам мистера Уэллса пришлось адаптироваться к суровой серо-буро-малиновой действительности.

Кафе, к слову сказать, так и называется: «Дверь в стене». Но вывеску я разглядела, лишь когда уткнулась в нее носом. Зеленым по зеленому писано, точнее, изумрудным по травянистому. Какое, черт побери, оригинальное дизайнерское решение!

Я ерничаю и бурчу во имя самосохранения, потому что, кажется, влюбилась с первого взгляда второй раз на этой неделе. Правда, на сей раз – не в живого человека, а в помещение. Или даже не в помещение, в абстрактную идею. Сердце-то забилось в груди прежде, чем мы переступили порог.

Надежно спрятанное в глубине двора кафе, приют для тех, кого «мир ловил, но не поймал», – надо же! Для таких, как я, выходит? Вернее, для идеальной меня, для великолепной, несбывшейся Барбары, которую я придумала себе в утешение и в назидание, чтобы хоть какой-то заоблачный смысл придать собственному вполне бессмысленному, откровенно говоря, существованию.

Но все-таки.