Нет, надо настраиваться на позитив. К примеру, знаю я, что через год они тут, в Советском Союзе, первые в мире запустят спутник. А двенадцатого апреля шестьдесят первого года, то есть через пять лет, Гагарин полетит в космос. И – что? Если я вдруг просвещу их о двух удивительных фактах – выгод мне опять-таки явно никаких не обломится. Скорее, меня в КГБ сдадут.

Другое дело спорт. Вот я знаю, к примеру, что мы – то есть сборная СССР по футболу – на Олимпиаде в Мельбурне победим. Или мы уже победили? Что-то я не припомню. Сегодня двадцать третье сентября пятьдесят шестого года. Неужели Олимпиада уже прошла – она ведь летняя?»

– Слышь, Козьма, – спросил он у друга, сидевшего рядом в автобусном кресле. – Что-то у меня сегодня с памятью плохо. Когда мы на Олимпиаду поедем?

Слава богу, почти попал. Хотя Иванов и заворчал:

– Какой-то ты, Эдик, сегодня и правда странный. В ноябре мы в Мельбурн отправляемся.

«Ну и что теперь? Допустим, я знаю, что мы победим. А толку? Даже не заработаешь на этом. В СССР ведь никаких тотализаторов нет. И спортбаров тоже. А там, в Австралии, как ставку сделаешь? Ведь у них – доллары. А у нас тут, в СССР, «зеленых» денег нет. И даже наказывают тех, у кого их найдут, – мне Петрович рассказывал. Может, нам, конечно, как футболистам по паре долларов вручат – да только, похоже, в команде порядки, как в казарме. То ли еще будет, когда нас за границу в капитализм вывезут».

Иванов по-своему растолковал его молчание. Толкнул локтем в бок.

– Да ты не горюй, Эдик, что сборы, что запрут нас на базе. Ниче: раньше в самоволку утекали и сейчас утечем. Будет и винишко хлебное, и девчонки. Не пропадем. Ты же знаешь, Гаврила (наверное, тренер?) хоть и всыплет, если попадешься, но не сдаст. А потом во Францию поедем, в Грузии сборы будут, там солнце, вино, девчонки! Не дрейфь!

Варя знала: всю возможную информацию от человека надо получать с первого раза. Неизвестно, как потом жизнь распорядится. Может, второго случая побеседовать с ним не представится. К примеру (не дай бог, конечно), помрет Сырцов, или мамашу его, страдалицу, инфаркт хватит. Поэтому, если что-то неясно, переспрашивать и уточнять надо немедленно, не оставляя на потом.

– Сначала нас с Востряковой, кандидаток на усыновление, проверили как следует.

– В смысле?

– Проверили наше здоровье. Мы приехали из Нарочинска, сказали там всем, что на ярмарку едем (да мы потом и вправду в Лужниках отоварились), а сами в больничку легли. Ну, та, конечно, клиника была нашим городским или камышленским не чета. Даже этот госпиталь бледнеет. Полы паркетные, цветы, приходит санитарка, спрашивает, чего на обед желаешь: мясо, курицу или рыбу. Словом, санаторий. Я бы там и месяцок не отказалась полежать. Но управились в три дня. Всех нас просветили досконально. УЗИ, МРТ, про анализы крови и не говорю. И все специалисты: лор, окулист, гастроэнтеролог, по женской части… А уж мозгоправов разных! И собеседования с ними, и тесты. А потом вызывают и говорят: вот вам за труды и беспокойство. И конверт – в зубы. А в конверте пятьсот долларов. «А что дальше-то?» – спрашиваю. А они: мы вам позвоним. И то же самое Лене Палне моей.

– И где ж это такая клиника? – поинтересовалась Варя как бы мимоходом – а на самом деле очень ей важно было ее местоположение. – Не ЦКБ, нет? Где Ельцина лечили?

– Не, это не там! В ЦКБ территория огромная, корпуса многоэтажные – я видела по телику. А это небольшой особняк, прямо где-то в центре… Троллейбус еще под окнами ходил…

– На Остоженке, что ли?

– Да я Москву-то плохо знаю…

– А как вы туда добирались с вокзала, на метро?

– Ну да.

– Я почему интересуюсь: у меня молодой человек мой – врач, интерн, – врала напропалую Варя, – хочу его пристроить в клинику хорошую, центровую. – Теперь Сырцова из женской солидарности должна будет вспомнить, где ее осматривали. А не оттуда ли, из того особняка в центре столицы, вся история с усыновлением тянется?

– Метро было на бульваре, – убежденно сказала Антонина.

Это уже кое-что.

– «Чистые пруды»? – подсказала Кононова. – «Тургеневская»?

– Нет, там еще храм большой строился.

– Храм Христа Спасителя? «Кропоткинская»?

– Во-во, точно! «Кропоткинская»!

– А улица какая, не помните?

– Не помню… Не улица, переулок… – Женщина наморщила лоб. – Что-то с Петром, кажется, связано.

«С Петром? – лихорадочно думала Варя. – Петропавловский? Не подходит, совсем не тот район. Петроверигский? Петровский? Тоже далеко от «Кропоткинской»… Да что я, как при царе Горохе, голову ломаю! Есть новые технологии!»

И она достала смартфон, вызвала карту района Москвы с «Кропоткинской» в центре и стала перечислять всевозможные: Пожарский, Обыденский, Колымажный… Так они и нашли Большой Петровский, совсем маленький в противовес названию, всего восемь домов по каждой стороне. Значит, можно выяснить, что за организация арендовала особняк в конце девяностых. Если только не окажется, что здание это случайное, положили женщин на обследование к знакомому в клинику, а тот и не ведает ничего.

– А что потом-то было? – спросила она у Антонины.

И в этот момент Сырцов, лежавший навзничь, вдруг дернулся всем телом.

Знание будущего – оно ведь и своей собственной судьбы касалось. А биография у него, он помнил, получалась стремная. Эх, жалко, вполуха слушал все, что Петрович в Благодатном о судьбе футболиста Стрельцова рассказывал! Совершенно не сохранились в памяти ни фамилии, ни даты. Но главное-то вспомнилось точно с неприкрытой наготой: пьянка, девки, и одна из них идет, стерва, наутро пишет на него заяву в ментовку! И заяве этой – дают ход! И устраивают суд! Показательный, блин, процесс за изнасилование! И впаивают Эдуарду двенадцать лет! Целых двенадцать! И он, футболист от Бога, валит лес, работает на заводе, задыхается в шахте… Ужас, ужас! Что за времена! Потом, правда, срок скостили, отсидел он лет пять или шесть. Сейчас подобное даже трудно представить. Если нашлась дурища, которая на центрфорварда сборной поклеп бы написала, – отмазали бы. По-любому! Сам пошел бы и себя отмазал. Спросил бы: сколько тебе, девочка, денег надо? Сто тысяч рублей? На! Триста? Получай. Миллион? Ты не ошиблась? Точно – миллион? Ну, ладно, фиг с тобой, бери, только чтоб я больше тебя никогда не видел! Нет, все-таки правильно говорят: бабло побеждает зло. Деньги – они, конечно, не самая лучшая вещь в мире, и очень много несправедливостей из-за них творится – но и справедливость благодаря им тоже можно установить.

Да что теперь сожалеть, что прошлые времена – не нынешние? Раз появилась тема, что он знает будущее, – надо принять меры. Сделать так, чтобы Стрельцова Эдуарда в тюрягу не посадили. Чтобы играл он в футбол без перерыва на лагерь, долго, счастливо и на радость нашей сборной и стране. А как это сделать? Как предупредить его?