– Ты про пожар сказал?

– А что про пожар?

– Что я поджигал.

– А разве ты? – спросил Суворкин и выразительно посмотрел на спутника Хмеля.

Не при посторонних, мол.

Значит, он Хмеля не выдал.

– А Грибник ушел, – сказал Хмель. – Ты слышал?

– Слышал. Плохо дело.

– Не то слово. Я уезжаю.

– Куда?

– Еще не придумал, – признался Хмель. – Мне вообще кажется, что я приеду на вокзал, возьму билет на ближайший поезд…

– Лотерея, – понимающе сказал Суворкин.

– Ага. И одновременно гарантия того, что меня потом не вычислят. Если уж я сам до последнего не буду знать, куда поеду, так кто-нибудь другой – тем более. А ты уедешь?

– Ты думаешь, надо?

– Ты его видел. А он свидетелей не оставляет.

– Ну, как я его видел? – пожал плечами Суворкин. – В темном коридоре. С пятидесяти метров.

– Ты его не знаешь, – сказал Хмель. – Это такой урод! Он ни перед чем не остановится.

Суворкин все это время тяготился присутствием здесь третьего. Никак не мог понять, кто такой.

– Это свой, – сказал понятливый Хмель. – Собрат по несчастью. С нами там чуть не сгорел.

– В здании был, что ли?

– Ага. Дрых в дежурке у охранников. Он сам охранник.

– А-а, понятно, – кивнул Суворкин. – Ну надо же.

Отпустило его. Ушло волнение.

– Я сейчас к нему еду, – сообщил Хмель.

– Зачем?

– Помыться, поесть. И водки выпить, если честно. Перетрясся я. Что-то слишком много страхов мне досталось.

– Тогда – ко мне! – решительно сказал Суворкин.

Хмель не поверил. Промолчал.

– Ко мне! – повторил Суворкин. – Мы с тобой теперь имеем право!

А прозвучало так, будто они теперь чуть ли не братья по крови.

– Непривычно, – хмыкнул Хмель.

– В смысле?

– Я уже давно у тебя не работаю, и ты мне не шеф. А все равно как-то… Непривычно!

– Садись! – вместо ответа Суворкин решительно распахнул дверцу внедорожника.

Хмель бы сел, но оставался еще этот охранник. Неловко как-то. Только что к нему в гости набивался, и вдруг такой кульбит. А парень тоже настрадался. До сих пор немой.

– Слушай, может – втроем? – сказал неуверенно Хмель.

– Конечно! – великодушно согласился Суворкин.

Он бы сейчас, наверное, любое количество народа в свой внедорожник посадил – всякого, в кого ткнул бы пальцем Хмель. Так широко развернулась на радостях душа Суворкина.

Понятливый охранник не заставил себя уговаривать, споро взобрался на переднее сиденье. Суворкин услужливо захлопнул за ним дверцу и, обогнув машину, сел за руль. И Хмель готов был сесть. Распахнул дверцу. Да, эти буржуины – люди странные. Внедорожник, да? По пересеченной местности гарцевать – такое предназначение, ведь верно? По грязюке прохватить, по лужам полуметровым, где-то и засесть по брюхо самое, не без того, а потом машину из этой засады вызволять, и таким вот грязным и чумазым – в салон, за руль, а в салоне там что? Светлый беж и кожаные сиденья цвета слоновой кости. И грязными ботиночками – на эту вот красотищу?

Хмель замешкался и даже под ноги себе глянул – не слишком ли грязно. А под ногами и вправду была грязь. И в той грязи отпечатался след ботинка охранника. След Грибника. Этот рисунок подошвы Хмель помнил во всех подробностях. Как в лесу увидел, так и запомнил. На всю жизнь, наверное.

Он мог захлопнуть дверь и дать деру. У него было несколько секунд форы для того, чтобы скрыться в скупо освещенных дворах.

Суворкин уже сел за руль и обернулся, не понимая, почему замешкался Хмель.

И Хмель тоже сел в машину. Захлопнул дверцу. Он видел глаза Суворкина в зеркале заднего вида. И, обращаясь к тому Суворкину, который в зеркале, Хмель произнес таким беззаботным тоном, какой только смог изобразить:

– А вообще у меня все в порядке!

Их взгляды встретились. Суворкин что-то понял. Нервным движением завел двигатель. Излишне нервно. Хмель подумал, что Грибник наверняка это уловил. Спина Грибника сейчас была – как у мраморного дискобола. Одни мышцы. В страшном напряжении. Только пикни – он тут всех порвет.

Суворкин толкнул рычаг коробки передач, газанул посильнее, и подкапотный табун в триста лошадей послушно рванул «Лендровер» вперед. Прямо на металлическое ограждение дороги. Внедорожник впечатался в железки передком, одновременно выстрелили подушки безопасности, но Суворкин знал заранее, что будет, а для Грибника срабатывание подушки оказалось неожиданностью, и уж он-то получил сполна. Он еще не успел прийти в себя от ощутимого удара, а Хмель уже молотил его кулаками по голове. Тут и Суворкин подключился. Будь здесь простора побольше, Грибник бы поубивал их голыми руками, одного за другим, но в замкнутом пространстве его смертоносные навыки оказались не столь эффективны. Суворкина он успел нейтрализовать страшной силы ударом в голову, а на Хмеля ему банально не хватило времени.

К дорогущему «Лендроверу», в салоне которого бушевали такие страсти, подкатил милицейский патруль. Из внедорожника выволокли и уложили на асфальт трех человек. Не сразу, правда, получилось. Грибник сбил с ног одного из милиционеров. Тогда патрульный пальнул из автомата, ранив Грибника в ноги.

* * *

Грибник покончил с собой на второй день пребывания под следствием. После его смерти в живых не осталось никого, кто был причастен к организации кровавых игр в тверском лесу, и канву событий следователям удалось восстановить лишь фрагментарно. Мысль устроить охоту на живого человека пришла, судя по всему, в голову Илье Оганезову, но не исключали, что это произошло с подачи кого-то из его клиентов, любителей острых ощущений. На какой почве Илья сошелся с Грибником и почему он доверил ему сопровождать клиентов в ходе «игры», поначалу было неизвестно, но многое прояснилось, когда удалось установить вехи биографии Грибника. Его служба в армии затянулась на два лишних года – к двум годам дисбата его приговорил военный трибунал за издевательства над сослуживцами. После дисбата он жил на гражданке обычной жизнью обывателя недолгие шесть месяцев, после чего был взят под стражу за нанесение тяжких телесных повреждений, судим, и из зала суда сбежал в день оглашения приговора, взяв в заложники одного из своих конвоиров. Его объявили в розыск, но он исчез, и все попытки его разыскать ни к чему не привели. Он объявился спустя три года – с другими документами, нездешним загаром и удивившим его мать знанием французского языка. У матери он показался лишь однажды, велел молчать о том, что вернулся, и укатил в Москву, откуда родители вестей от него уже не получали. Как удалось установить, за эти три года Грибник успел покинуть территорию России, добраться до Франции, поступить там в Иностранный легион, прошел курс обучения, начал служить, а потом сбежал – после того, как убил в драке другого легионера.