Разведчики вернулись. Край солнечного диска коснулся одной из высоких гор на западе, и пламя вечерней зари расплескалось по небосводу, когда отряд, ведомый индейцами, приблизился к опушке леса. Пираты быстро рассредоточились слева и справа от дороги и, под присмотром Стура, начали снимать поклажу; воины Гуаканари продвинулись дальше, прячась за кустами и стволами деревьев. Вероятно, они искали подходящее укрытие, обзорную точку, позволявшую разглядеть окрестности. Не прошло и десяти минут, как резкий клекот грифа возвестил, что нужное место найдено, и вождь индейцев молча взмахнул рукой, указывая вперед. Брукс и Сэмсон Тегг, сопровождаемые Чичпалаканом, зашагали рядом с Гуаканари, сзади потянулись остальные главари корсарского воинства – боцман Стур, Руперт Дойч и Клайв Тиррел. Серов решил, что и ему отставать не годится, сунул тяжелый мушкет Страху Божьему и заторопился вслед за начальством.

Они поднялись на невысокий пригорок у берега реки и встали под защитой тростниковых зарослей. Перед ними лежало открытое пространство шириною в сто пятьдесят или двести шагов, полоса земли, что повышалась от лесной опушки к ближайшим утесам; их тени, глубокие и резкие в свете заходящего солнца, пятнали равнину. Этот пейзаж был совсем иным, чем виденный Серовым на Камчатке или в других гористых местах; здесь тысячефутовая каменная стена уходила к небу как единое целое, почти не распадаясь на заметные глазу детали и фрагменты. Глубокие вертикальные впадины и выступающие кое-где округлые скалы, подобные замковым башням или огромным пням, утопленным в стене, лишь оттеняли нерушимость монолита; клочья лишайника и редкие кусты ложились пятнами серого и зеленого на его охристо-бурую поверхность.

– Ашче Путокан, – произнес вождь, вытянув обе руки. – Танигабару.

– Дым Скала, – перевел Чич. – Смотреть там. Гигантскую каменную башню, перед которой они находились, на четверти высоты пересекал карниз. Эта площадка нависала над пропастью, и ее край, рассеченный трещинами, напоминал короткие пальцы-обрубки, торчавшие из широкой бугристой ладони. Слева, прямо из скалы, низвергался буйным яростным водопадом подземный ключ, дававший начало реке, справа утес был перечеркнут зигзагом крутого серпантина – тропа начиналась от равнины, шла под углом тридцать градусов на восток, резко сворачивала на запад и снова на восток, заканчиваясь на краю карниза, у основания огромного мизинца. Над пальцами-обрубками поднимался бруствер, поверх которого торчали стволы двух пушек, конусы каменных печей и кровли нескольких бараков. Дым от печей таял в прозрачном воздухе.

Капитан и бомбардир молча разглядывали сооружение в подзорные трубы. Гуаканари, которому, видно, надоело молчать, снова заговорил, размахивая руками и угрожающе скаля зубы.

– Вождь сказать, там хижина, сколько палец на руке, – перевел Чичпалакан. – Последний хижина, за ней дыра, сверху деревья, много срубленный деревья, чтобы пленный индеец не убежать из яма.

– Испанцы ловят ваших мужчин и загоняют в шахту? В эту дыру? – спросил Серов.

Посовещавшись с вождем, Чичпалакан кивнул.

– Так есть. Ловить, бросать в глубокий яма, велеть, чтобы ломали камень. Поднимать камень наверх. Говорить: много серебряный камень, будет еда, мало камень, нет еда. Наверх никого не пускать, только мертвый. Много мертвый индеец, один каждый три дня. Тогда ловить другой, бросать в дыра.

Брукс и Тегг переговаривались, приникнув к подзорным трубам и не слушая Чича.

– Двести пятьдесят футов, – сказал капитан.

– Скорее триста, – возразил бомбардир. – Не меньше трехсот, клянусь вечным спасением! И верхняя часть дороги простреливается насквозь. Видишь, куда смотрят пушки?

Это они о карнизе и о тропе, понял Серов. Карниз с рудничными строениями висел на высоте стоэтажного небоскреба, а тропинка была крутой и узкой; с одной стороны – скала, с другой – пропасть. Не рудник, а неприступная цитадель.

– Днем их не взять. Перещелкают, как попугаев на ветке, – произнес Брукс. – Ночью ударим, а? Поднимем пушки, выбьем ядрами ворота – и в атаку. Что скажешь, Сэм?

Тегг опустил трубу.

– Скажу, что дело хреново и пушки мы тащили зря. На тропе их рядом не поставишь, и даже одна будет мешать – обходить придется, или лезть через нее, или сбросить к черту после пары выстрелов. Но как ни крути, быстрой атаки не выйдет. Сколько людей на этом проклятом насесте поместится? – Он нарисовал пальцем в воздухе зигзаг тропы. – По одному идти придется, цепь не развернешь.

Капитан оторвался от зрительной трубы.

– Ну, одно я точно знаю: мы сюда пришли и без серебра обратно не уйдем. – Он мрачно хмыкнул и поманил пальцем Чича. – Эй, мошенник! Спроси-ка вождя, могут ли мулы пройти по тропе и подняться наверх. Как доставляют продовольствие? И как спускают вниз серебряные слитки?

Чич затеял переговоры с Гуаканари, а Серов легонько коснулся капитанова рукава:

– Если позволите, сэр… Могу я взять у вас трубу?

– Держи, – Брукс сунул ему тяжелый, в медной оправе, инструмент. – И дай взглянуть парням.

Качество старинного изделия было неплохим – утес с карнизом и серпантин дороги точно прыгнули к Серову. Теперь он рассмотрел, что тропу, похоже, вырубили в скале, и кое-где подъем перемежается ступенями. Что до бруствера, то он оказался загородкой в человеческий рост, сложенной из обтесанных и плотно пригнанных камней, без всякого следа скрепляющего раствора. Все это решительно не походило на европейскую работу.

Осмотрев скалистую стену от подножия до карниза, Серов передал трубу боцману и прислушался к словам Чича. Тот объяснял, что мулам наверх не подняться, что продовольствие затягивают в корзинах канатами и так же спускают серебро, а еще носят то и другое по тропинке, но только днем; ночью ходить по ней опасно.

– Сучьи дети, – пробормотал боцман за спиной Серова. – Засели, как в гнезде на мачте… Не подберешься!

– Подкрасться ночью, снять часовых, перелезть через стену… – начал Дойч.

– Не грузи дерьмо в уши, – сказал Тиррел. – Так и дадут тебе подкрасться! Индейцев они опасаются и ночью факелы жгут. Вот солнце сядет, и увидим.

– Тогда ядрами из пушек закидать. Снизу…

Teгг презрительно фыркнул:

– Думаешь, ядро из наших пукалок на триста футов залетит? Хрен собачий! Да и ядра двенадцатифунтовые… Вот если бы мортиры были![68]Шесть или восемь мортир с ядрами по тридцать шесть фунтов, да к ним вволю пороха… Тогда бы я это гнездышко разнес, только пыль бы полетела! Пушки сбил бы, стенку свалил, а когда забегают, засуетятся, самое время ударить с дороги. А иначе всех на ней положим. Каждого ублюдка, что летать не научился.

На минуту все смолкли, обозревая скалу. Было тихо, только вопили в чаще попугаи да скрипела и угрожающе щелкала какая-то тварь. Солнце садилось, темнело стремительно, как это бывает в тропиках, и, следуя предсказанию Тиррела, на стенах маленькой крепости зажглись огни. Довольно яркие – очевидно, горела смола в металлических чанах.