— Нет, отче, клянусь вам, не в этом дело, я не испугалась! Но мне действительно кажется, что я больше не нравлюсь Донато…

— Так постарайся понравиться снова! — почти повелительно сказал отец Панкратий. — После Рождества я должен вас обвенчать, чтобы ты вернулась в Кафу замужней женщиной, а не девчонкой, попавшей в сомнительное приключение.

Марина вдруг поняла, что и впрямь ее доброе имя может стать притчей для злых языков, если до Кафы докатятся искаженные слухи о ней и Донато. Но после всех пережитых испытаний это уже не очень волновало девушку.

— Я не знаю, получится ли у меня, — сказала она усталым голосом. — Может быть, отче, вы сами убедите Донато? Он ведь, наверное, нуждается в деньгах и согласится вам помочь за вознаграждение, а не ради меня. Тогда зачем я вам нужна?

— Если он не согласится или вздумает нас обмануть — то ему придется задержаться в Мангупе до лучших времен, — жестко сказал священник. — А ты поклянешься на Святом Писании, что никому не расскажешь о своей поездке в Феодоро. Никто в Кафе об этом не должен знать.

— Но что я скажу матери, когда она спросит, где я была?

— Об этом мы еще подумаем. А пока даю тебе срок два дня, чтобы ты по-хорошему все решила с Донато. Если вы будете действовать вместе и заодно — вам же будет лучше. И я вас благословлю. А если…

Отец Панкратий не договорил, тяжело поднялся с места и пошел к двери.

Оставшись одна, Марина уронила голову на стиснутые руки и задумалась. С пугающей ясностью она осознала, что жернова великих дел, безжалостно перемалывающие тысячи маленьких судеб, сейчас готовы сомкнуться и над ее судьбой, если она сделает хотя бы один неверный шаг. Что-то подсказывало Марине, что у них с Донато уже нет выбора и они не смогут остаться в стороне от бурь, сотрясающих Таврику. Отчетливо, гулко прозвучали в ее ушах слова отца Панкратия: «Если он не согласится или вздумает нас обмануть — то ему придется задержаться в Мангупе до лучших времен». И это было правдой, а не угрозой. Теперь жить своей отдельной, частной жизнью им с Донато уже не дадут. Ее в лучшем случае отправят в Кафу — ведь без Донато она не представляет интереса для участников феодоритского заговора. А в худшем — если побоятся, что она не сохранит молчание, — задержат в Мангупе, возможно, заточат в монастырь. А с Донато, как чужеземцем и иноверцем, обойдутся еще жестче. Если же римлянин вернется в Кафу, а генуэзцы прознают о его пребывании в Мангупе, то он может окончить свои дни в застенках консульского замка.

От тяжких раздумий у Марины разболелась голова, а посоветоваться ей было не с кем, кроме как с тем же Донато. Немного поколебавшись, она решилась пойти к нему в комнату.

Но, открыв дверь в коридор, девушка не сделала и двух шагов, как услышала голос Донато со стороны внутренней лестницы. Видимо, он беседовал с кем-то из слуг или приживалов княжеского дома. За время пребывания в Мангупе римлянин неплохо освоил греческий язык и без посторонней помощи объяснялся со всеми домочадцами.

Марина тихо спустилась на первый этаж и обнаружила, что собеседницей Донато была Нимфодора. Вдова стояла лицом к лестнице, а Донато — спиной. Увидев девушку, Нимфодора приветливо ей улыбнулась:

— Я принесла тебе платье к Рождеству, как и обещала.

Тут же и Донато оглянулся на Марину, и по его лицу пробежало то странное, неопределенное выражение, которое в последнее время так настораживало девушку.

— Спасибо вам за подарок, Нимфодора, — кивнула Марина, стараясь не смотреть на Донато, хотя взгляд ее помимо воли устремлялся к нему.

— Ну, у вас здесь женские дела и разговоры, поэтому я удаляюсь, — слегка улыбнулся римлянин и ушел, на ходу переглянувшись с молоденькой служанкой Ириной, убиравшей комнаты.

Нимфодора взяла Марину под руку и, отведя в сторону, села вместе с ней на обитую тканью скамейку в углу.

— Познакомилась я с твоим спасителем, — вполголоса сообщила вдова, заглядывая девушке в глаза. — Расспрашивала его, кто он и откуда, но этот латинянин довольно скрытен, лишнего слова не скажет. Но, впрочем, он недурен, и в нем чувствуется благородное происхождение. Скажи по правде, он нравится тебе? Вижу, ты смутилась.

Марина, которая и впрямь была смущена любопытством соседки, все же заставила себя принять спокойный вид и небрежно заметила:

— Какая мне причина смущаться, если между нами нет никаких отношений?

— В самом деле? И он не пытается ухаживать за тобой?

— Нет.

— А почему? Но, кажется, я понимаю. — Нимфодора понизила голос почти до шепота и заговорщически кивнула на дверь, за которой скрылась Ирина. — В доме слишком много молодых и смазливых девиц вроде этой. К тому же они доступны, их не надо добиваться, как женщин из знатных сословий. Мужчины часто бывают ленивы и берут то, что плохо лежит. Ведь правда?

— Не знаю, у меня в таких делах мало опыта, — пожала плечами Марина.

Нимфодора, словно почувствовав нежелание девушки говорить о Донато, принялась обсуждать предстоящий праздник. Затем собеседницы перешли в комнату Марины, а вслед за ними служанка Нимфодоры принесла подарок щедрой вдовушки — платье из узорчатой греческой парчи. Нетерпеливая соседка тут же попросила девушку примерить новый наряд и выразила свои восторги, хотя самой Марине показалось, что платье ей немного велико и слишком топорщится по бокам, придавая фигуре мешковатость. Нимфодора без умолку болтала, рассказывая о своей веселой жизни на побережье и остроумно высмеивая мрачноватых домочадцев Гавраса. Марина поняла, что хорошенькая вдовушка далека от той подвижнической миссии, которой подчинялась жизнь княжеского дома.

Живость Нимфодоры, казалось бы, должна была развеселить Марину, но девушка почему-то ощущала уныние и внутреннюю опустошенность. После ухода разговорчивой соседки она вдруг поняла причину своего душевного разлада: конечно, всему виной те подозрения, которые заронила в нее Нимфодора! Раньше Марина не думала о возможной связи Донато с другими женщинами, теперь же ревность стала подтачивать ее, как язва. Служанки Гавраса уже не казались ей тихими и незаметными, как тени; в их взглядах и повадке Марине чудилось лукавство, кокетство и скрытые пороки. Кто-то из них — хотя бы та же Ирина — мог соблазнить римлянина, увлечь своей чувственной пылкостью, отвратив от неопытной девчонки из Кафы.

До самого вечера Марина металась в сомнениях, а потом решилась все-таки поговорить с Донато. Неслышными шагами подойдя к его двери, она постучала, даже окликнула его, но он не ответил. «Не хочет меня видеть или уже спит?» — засомневалась Марина и, оглянувшись по сторонам, вернулась к себе. В голову упорно лезли мысли о том, что, наверное, в комнате Донато был не один, а с какой-нибудь любовницей. Возможно, они даже вместе посмеялись над простушкой, стучавшей в его дверь.

Сейчас Марина, как никогда, огорчалась, что у нее нет наперсницы, которая могла бы проследить за Донато и выяснить, с кем он провел ночь. Она даже пожалела, что не открыла свое сердце Нимфодоре — пусть легкомысленной, но доброй и сообразительной, способной дать по-женски зрелый совет.