– И это были цветы, – сказал Йонас.

На мгновение Софи от потрясения потеряла дар речи.

– Так вы знали? – наконец спросила она.

– До этого момента – нет, – сказал Йонас, стараясь не выдавать волнения. – Послушайте, Софи, мне действительно надо возвращаться.

– Но вы понимаете, Йонас, что это значит? – продолжала Софи, не обращая внимания на его слова. – Убийца оставил рядом с телом Бритты цветы! Какой нормальный убийца, который действует в состоянии аффекта, ослепленный ненавистью, оставит рядом с жертвой цветы?

– Софи, давайте поговорим позже, в спокойной обстановке, – сказал Йонас.

– Но послушайте…

– Я сразу же после совещания перезвоню вам, обещаю.

– Эти цветы там оставил убийца, понимаете? Это не Бриттины цветы! Бритта ненавидела срезанные цветы! Это всем известно! Может, цветы и есть его фирменный знак! Если так, то он еще раз их оставит! В этом направлении вам надо вести расследование. И возможно, тогда вы сможете этому помешать!

– Софи, мы погорим позже, обещаю.

– Но я должна вам еще сказать друго…

– Позже.

Он закончил звонок, положил телефон в карман и вернулся в душную квартиру.

Место преступления, которое тщательно осматривали его коллеги, удивительным образом походило на то, где было найдено тело Бритты Петерс. На полу гостиной лежала блондинка в белом платье, почти целиком залитом кровью. Что касается внешнего сходства, то новая жертва вполне могла сойти за сестру Бритты Петерс. Она тоже жила одна и тоже на первом этаже. Дверь на террасу, по словам патрульных, которые первыми вошли в квартиру, тоже была открыта.

В ушах Йонаса звучали слова Софи: «Может, цветы и есть его фирменный знак».

Йонас подошел к своим подчиненным, обвел взглядом гостиную. Было одно существенное отличие. На этот раз убийцу не застали на месте преступления, и потому цветы, которые он принес с собой, не валялись рядом с телом, как если бы они рассыпались, выпав из обессилевших рук жертвы. Тут была другая картина.

И снова Йонас услышал голос Софи: «Он снова их оставит. Но, возможно, вы успеете ему помешать».

Он посмотрел на труп блондинки. В руке она держала аккуратный букетик белых роз, который ярко выделялся на фоне темной, свернувшейся крови.

Не успели помешать.

23

Сижу у окна, смотрю на озеро. Иногда на опушке леса можно увидеть животное. Лисицу, кролика. Или косулю, если сильно повезет. Но сегодня – никого. Смотрю, как восходит солнце.

Я совсем не спала, да и как я могла заснуть в такую ночь, когда в очередной раз мой мир рухнул. После такого звонка.

Назвав свое имя, я услышала, как он садится в кровати. Вначале в трубке был шорох, а потом, когда он меня узнал, я услышала и его напряженный голос.

– Линда! – сказал он. – Боже мой!

Мне пришлось проглотить подкативший к горлу комок.

– Сейчас шесть часов утра, – сказал он и вдруг встревожился. – Что-то случилось? Вам нужна помощь?

– Нет, – ответила я. – Мне очень неловко, что побеспокоила…

На мгновение воцарилась тишина.

– Все в порядке. Просто я очень удивился, услышав вас.

Мне было неприятно, что он мне «выкает». И потом, этот его профессиональный тон, благоприобретенная привычка ничему не удивляться, и все-таки удивление и… ну и все такое.

– Чем я могу вам помочь?

Я написала книгу, где ты – главный персонаж.

Взяла себя в руки. Заставила себя тоже «выкать» ему в ответ. Неужели он меня забыл? Может, так оно и лучше.

– Не знаю, помните ли вы. Вы расследовали дело об убийстве моей сестры, – сказала я.

Он немного помолчал. Потом ответил:

– Конечно, я вас помню.

Интонация вполне нейтральная. Пришлось проглотить эту горькую пилюлю разочарования.

А чего ты ждала, Линда?

Заставила себя вспомнить, зачем звоню.

Дело ведь не в тебе, Линда.

– Мне надо вас кое о чем спросить, – говорю я.

– Слушаю.

Опять совершенно нейтрально. Это… это ничего.

– Речь идет о деле моей сестры. Не знаю, помните ли вы его. Я нашла тело сестры, а потом…

– Я все помню, – говорит он. – А я вам пообещал, что найду убийцу, и не смог выполнить своего обещания.

Говорит совершенно спокойно. Но хоть помнит. Сам вспомнил.

Давай, Линда, спрашивай.

– Мне не дает покоя один момент.

– Да?

Давай, спрашивай!

– Прежде всего, мне жаль, что разбудила вас в такой час, позвонила, вы знаете…

Он молчит.

Спрашивай!

– В общем. Дело в том, – к горлу подкатывает комок. – Я долго не понимала, что меня считали главной подозреваемой.

Умолкаю. Держу паузу, жду ответа, но ответа нет.

– Ну вот. Хочу просто узнать, а вы…

Слышу, как он дышит в трубку.

– Вы тоже считали меня убийцей?

Тишина.

– Вы считали меня убийцей?

Ничего не говорит.

Думает?

Ждет, что еще раз переспрошу?

Молчит.

Он думает, что ты, Линда, наконец, хочешь сознаться. Он ждет твоего признания.

– Юлиан? – говорю я.

Мне так не хватает наших разговоров, как я хотела бы сидеть рядом с тобой, а ты бы рассказывал, какая хорошая штука поэзия, и мне интересно, как поживает твоя нервная молодая коллега, и расстался ли ты с женой, и на месте ли этот твой маленький завиток на затылке. И вообще, как у тебя дела? Я так скучала по тебе, у меня такое ощущение, что мы созданы друг для друга.

– Юлиан, – говорю я. – Я должна это знать.

– Мы рассматривали разные варианты, так принято, – говорит он.

Юлит.

– Но, к сожалению, мы не нашли убийцу, кто бы он или она ни был.

Он или она. Почему бы и не сестра?

Какая гадость.

– Прошу вас, извините, что так сумбурно. Я не уверен, что сейчас лучшее время для подобной беседы. Может, поговорим в другой раз, более обстоятельно?

После того, как расскажешь своим коллегам, что неожиданно объявилась главная подозреваемая. После того, как разработаете план, как вырвать у нее признание.

– Спасибо, – сказала я и положила трубку.

Юлиан, нет, комиссар Юлиан Шумер, считает меня виновной. Я осталась совсем одна. Стою в своей огромной гостиной и смотрю в огромное окно на озеро. Оно совершенно спокойно, совершенно спокойна и я. Что-то переключается во мне. Я вспоминаю.