Не знала она и то, зачем Грушевскому понадобилось убирать Виктора Староверцева и Марию Леви? Неужели не понимал Грушевский, что скоропостижная кончина этих публичных людей будет очень громкой? На авось понадеялся? Думал, что прокуратура не обратит на эти смерти внимания? Однако ж вышло все иначе, по факту смерти политика возбудили уголовное дело. Грушевский испугался, засуетился и стал устранять свидетелей. Алевтина Сорокина в списке опасных свидетелей стояла под номером один. Она знала, что Ольсен провел ночь перед премьерой в номере Грушевского. А Мария Леви? В тот день, когда она допрашивала актрису, Грушевский к ней приходил. Зачем? Мария думала, что оператор в нее влюблен, поэтому и пришел, как только узнал о смерти ее мужа. Узнал о смерти Староверцева. Узнал и пришел… Зачем ему было светиться на квартире Марии Леви, если всю информацию он мог узнать по телевидению и из газет? Зотова остановилась и замерла, в ее голове мелькнула интересная мысль: Грушевский приходил к Марии Леви, чтобы какая-то информация не выплыла наружу, попросту говоря – подчистить следы преступления. Логика в этом была, но… невнятная какая-то. Елене Петровне что-то не давало покоя, мешало, как заноза. Если Грушевский знал о том, что смерть Староверцева неизбежна, так как он сам его приговорил, почему заранее не подчистил следы, а дождался объявления о кончине политика в прессе и на телевидении?..

Елена Петрована остановилась у метро, достала свой телефон:

– Венечка, срочное дело. Узнай-ка, родной, у помощника Староверцева, в каком отеле в Милане останавливался Виктор Староверцев, когда прилетал навестить жену? И еще, голубчик, уточни-ка, на каком факультете учился Староверцев в МГУ. Жду. – Зотова продиктовала нужную информацию и набрала номер Варламова: – Иван Аркадьевич, здравствуйте. Один вопросик к вам, на засыпку. Не припомните название отеля, в котором останавливалась ваша съемочная группа в Милане? Здоровьечко мое в порядке, чего и вам желаю. Вот спасибо, голубчик, – придерживая трубку плечом и записывая название в блокнот, поблагодарила Зотова и отсоединилась.

В комнате стоял полумрак. Слабая полоска голубоватого света выбивалась из плотных портьер, освещая высокий стройный силуэт мужчины во фраке. В темном углу просторной залы стояла худенькая девушка в пышном бальном платье. Мужчина подошел к столу, сервированному на две персоны, зажег свечи и обернулся к ней. Она вздрогнула и испуганно прижалась к стене – лицо мужчины было безобразно.

– Не бойтесь, я не причиню вам зла, – печально сказал он, отодвинул стул и поклонился, приглашая ее сесть. – Прошу вас, сударыня, разделите со мной эту скромную трапезу.

Девушка нехотя подчинилась, шурша длинными шелковыми юбками, подошла к столу и села на предложенный стул. Спина ее была напряжена, руки дрожали. Мужчина разлил вино и поднял бокал. Она подняла свой. Они чокнулись, послышался тихий звон хрусталя.

– Вы очень добры ко мне, сударь, но… – Девушка поставила бокал и опустила глаза. – Но прошу вас, отпустите меня домой. – Она прижала руки к груди и умоляюще посмотрела на свого собеседника. Ее грудь вздымалась в глубоком вырезе декольте.

– Если бы вы только знали, о чем просите меня!

– Пожалуйста…

– Ступайте!

Не веря собственным ушам, она резко поднялась, подхватила юбки, сделала несколько шагов и остановилась.

– Сударь, простите, а чем так вкусно пахнет?

– Сегодня на ужин жареный сазан, я подстрелил его специально для вас в моем лесу.

– Стоп! Абдуловский, ты что, очумел? – Вспыхнул яркий свет. – Кого ты там подстрелил? – Мамонов встал и шумно отодвинул от себя стул.

– Не понял? – растерялся Абдуловский, с удивлением посмотрел на режиссера и машинально отхлебнул из бокала.

– Поставь реквизит на место, скотина! – рыкнул Мамонов. – Уже литр вишневого сока выхлебал! Не понял он! Какой, на хрен, сазан, а? В лесу?! Фазан, Абдуловский! Фа-зан. Андестенд? Мы рекламу приправы для курицы снимаем, а не для рыбы.

– В таком случае при чем тут фа-зан? – нахально спросил Абдуловский и демонстративно отхлебнул еще сока.

– Ну все охамели просто. Никакого уважения! – Мамонов плюхнулся обратно на стул и трагически вздохнул. – Дайте, что ль, водки выпить с горя, – жалобно заканючил он. – Не прет что-то совсем. Нет энтузиазму! Чтобы я еще хоть раз за рекламу взялся! Ни-ког-да! Сазаны – фазаны! Водки, говорю, дайте. Душа просит!

На съемочной площадке воцарилась мертвая тишина, все сконфуженно прятали от режиссера глаза и делали вид, что они – глухонемые. Помреж Ниночка вообще бесшумно испарилась в неизвестном направлении, и все ей дружно позавидовали, потому что, если мамоновская душа просила водки – значит, дело труба и очень скоро вся съемочная группа уйдет в бессрочный отпуск, а режиссер – в глухой запой. Но это было не самым неприятным. Народ с тревогой ждал, кого на этот раз Мамонов выберет козлом отпущения и отправит за бутылкой. Собственно, отказать режиссеру в порыве души никто не смел, потому что Мамонов подобного не прощал и урезал зарплату. И это тоже было не самым неприятным – после возвращения в рабочее русло режиссер беспощадно мстил тому, кто бегал ему за первым пузырем, и тоже урезал несчастному зарплату.

Дверь в павильон с шумом распахнулась, и в помещение ворвалась помреж Ниночка со счастливым выражением на лице.

– О, – сказал Мамонов, и все, кто только что дружно завидовал Ниночке, приготовились ей дружно посочувствовать. Но не успели. Следом за Ниночкой в павильон вошла ОНА – новая мамоновская муза, и все дружно стали ее благословлять и тайно ненавидеть. Видок у музы был, правда, мягко говоря, странноватый. Паршивый даже, можно сказать, видок. – О, – опять сказал Мамонов.

– Добрый день, – широко улыбнулась муза, с любопытством оглядываясь по сторонам и оценивая обстановку.

– Добрый, – ошалело сказал Мамонов.

– Простите, Алевтина Сорокина у вас…

– Понял, не дурак. Пришла, значит, все-таки? Ты, мать, опоздала малость. Я вчера тебя ждал.

– Я…

– Решила нас осчастливить, значит? Только ведь я на эту роль другую актрису уже пригласил.

– Простите… Пожалуй, я пойду… – неуверенно сказала муза; повисла тишина, Мамонов молча сопел. Вся съемочная группа вновь затаила дыхание.

– Дайте ей сценарий, пусть роль учит! Сегодня-завтра доснимаем рекламу, готовимся к съемкам, через неделю запускаем новый проект, – буркнул Мамонов, и все с облегчением вздохнули и возненавидели музу еще больше. – Нина, приготовь контракт и позвони продюсеру, скажи, что все в порядке. И этой позвони, скажи, что в следующем фильме роль ей на сто пудов дам. А сейчас пусть отдыхает. Алевтина, учи роль и помни, что много пить – вредно для здоровья. Еще один запой – и я не посмотрю, что ты звезда. Выгоню взашей на фиг! Андестенд?

– А… А… деньги? – робко поинтересовалась муза и крепко вцепилась в листы со сценарием.