Я взглянул на альбом и увидел его сразу — с лицом накачанного наркотиками хориста, с прической в стиле Роберта Планта (волосы, разметавшиеся по бархатному пиджаку), ухмылявшегося в объектив вместе со своими приятелями. Гленн тридцать лет тому назад, когда Джина была еще младенцем. Гленн, который был близок к осуществлению своей мечты, как никогда.

— Это твой дед, Пэт, — сказал я, с трудом подавив желание назвать его «второй дедушка». — Он однажды выступал в программе «Любимые популярные певцы и музыканты». Правда, Гленн?

Пэт ст удивления раскрыл рот:

— Ты был в «Любимчиках»?

Он всегда называл программу «Любимчики». Я уже перестал поправлять его. Мне даже чем-то нравилось его детское восприятие названия этой передачи.

— Вот с этими парнями, да. Только без Чоки Брауна, барабанщика. К тому времени, когда мы сделали «Раундхауз Леди», на ударных у нас сидел Сниффер Пендж.

Пэт был очарован. Он даже не мог вообразить, что его заблудший дед способен на такое. А Гленн был растроган и счастлив — наверное, я впервые видел его таким счастливым.

Мой отец не любил говорить о своем прошлом — о бедности в Ист-Энде, о службе в Королевской морской пехоте, о разрухе и смерти на войне, о его девятнадцатилетних друзьях, никогда не вернувшихся домой. Но Гленн относился к своему прошлому по-другому. Он рассказывал, как впервые исполнил композицию перед «Тролли Бойз», как потом его взяли в состав группы, как они долго добивались славы, но, создав хит «Раундхауз Леди», с «Троллиз» на этом все и закончилось. Гленн поведал и о том, как ему пришлось уехать в деревню, чтобы записать двойной альбом… И так далее, и тому подобное. Гленн просто не мог остановиться в своих воспоминаниях.

И тут я впервые увидел, что Гленн являлся таким же дедом для Пэта, как и мой отец.

Несомненно, отец Джины представлял собой отдельную категорию мужчин, совершенно не похожих на моего отца, который был солдатом, отцом и мужем. Гленн же был музыкантом, свободным человеком и артистом.

Если только можно назвать артистом члена группы «Максимум Тролл».

* * *

От Гленна мы уехали поздно. Они оба были так увлечены разговором о музыке — скорее, Гленн рассуждал о музыке, а Пэт в изумлении не сводил с него глаз, то и дело повторяя: «Дед, ты действительно выступал в программе "Любимчики"?», — что к тому времени, когда мы оказались в машине, уже настал час пик.

Машина еле ползла по Финчли-роуд. Наконец мы решили припарковаться, купить что-нибудь поесть и переждать час пик. Сегодня вечером у нас было еще одно важное мероприятие — спектакль у Пегги в школе, но еще оставалось много времени в запасе.

По крайней мере, так нам казалось.

В Кемден-тауне был маленький японский ресторанчик. Благодаря своей матери Пэт хорошо знал японскую кухню и умел справляться с палочками для еды. Он уплетал сашими с таким же аппетитом, с каким его ровесники — «Биг Мак». И только когда мы вошли внутрь, то обнаружили, что это ресторан-тепеньяки, в котором акцент делался не на еде, а на своего рода театрализированном шоу.

Большие столы располагались вокруг огромных жаровен, за которыми колдовали повара. Эти кулинары расхаживали по залу, как ковбои: кривые ноги, будто только что из седла, белые колпаки сдвинуты на затылок и огромные ножи, висящие у них в специальных ножнах сбоку от поварского передника.

Но повара не просто готовили для вас, они делали из этого шоу. По всему залу они разделывали креветки, мясо и овощи, запекая их на шипящих жаровнях. Они нарезали все это тонкими пластинами, смешивали с рисом, а потом эффектно подбрасывали баночки со специями в воздух и ловили их за спиной. Все это проделывалось с молниеносной скоростью, прямо как Том Круз в фильме «Коктейль», только жонглировали они огромными ножами.

Прошла целая вечность, пока мы приступили к закуске. Сначала мы ждали, пока наш стол полностью заполнится посетителями, потому что только тогда начиналось шоу. Я взглянул на часы, стараясь высчитать, когда нам нужно уходить, чтобы не опоздать на спектакль к Пегги. Наконец, когда все расселись, повар-филиппинец поприветствовал нас, театральным жестом выхватил свой страшный нож и начал жонглировать разными продуктами. Он, видимо, был новичком, потому что все время что-нибудь ронял. Один раз «непослушная» креветка отлетела чуть ли не в глаз немецкому туристу, но Пэт улыбался, подбадривая новичка. Время шло, а Пэт все заказывал и заказывал, чтобы повар жонглировал, шинковал разные продукты, которые потом весело шипели на жаровне.

— Пэт, нам надо пошевеливаться, — сказал я, хорошо понимая, что не смогу заставить его прекратить это забавное шоу.

Повар подбросил в воздух баночку с корицей и даже поймал ее. Я неохотно присоединился к аплодисментам.

— Я ужасно голодный, — сказал Пэт, блестя от возбуждения глазами.

* * *

Что-то было не так в отношении моей семьи к зрелищам.

К тому времени, когда мы добрались до школы, Пэту стало совсем плохо.

— Я тебя предупреждал, чтобы ты не ел третью добавку этого кальмара, — вздохнул я.

Спектакль уже начался. Зал был забит довольными возбужденными родителями, которые щелкали фотоаппаратами и снимали на кинокамеры праздник многонациональных культур под названием «Яйцо». И какое отношение к Пасхе имело это представление? Почти никакого.

Дети, одетые в костюмы разных национальностей, представляли все религии мира. Они собрались в импровизированном хлеву, где только что якобы родился голубь мира, сделанный из папье-маше. На сцене стоял маленький мальчик, закутанный в белую простыню с черным беретом на голове, очевидно, изображая японского синтоистского священника. Рядом стояла девочка в оранжевом пляжном полотенце и в розовой купальной шапочке (шапочка означала голову, обритую наголо), вероятно, изображая буддийского монаха. Другой ребенок, пол которого определить было невозможно, был наряжен в бороду из ваты и сандалии на босу ногу, играя представителя либо ислама, либо иудаизма, а может, и того и другого одновременно.

И, наконец, Пегги. На нее накинули старое легкое одеяло, из-под которого торчали ее руки и ноги, а голову покрывал шелковый платок. Похоже, она изображала Деву Марию.

Я увидел Сил. Она расположилась в середине ряда, а возле нее пустовали два места. Я схватил Пэта за руку, и мы начали понемногу пробираться вперед. Родители с цифровыми камерами вскрикивали от боли, когда мы наступали им на ноги, а потом осуждаюше качали головами.

— Простите, простите, — шептал я, а Пэт стонал и охал, держась за живот.

На сцене спектакль достиг кульминационной сцены.

— Что-это-за-странное-создание? — вопрошал священник-синтоист.

— Откуда-оно-взялось? — поддакивал буддийский монах.

— Что-оно-значит-для-людей-всего-мира? — задал вопрос ребенок с ватной бородой.

— Где вас черти носили? — потребовала от нас отчета моя жена.