— И что он обнаружил?

— На кармане пиджака жертвы был листок с посланием, полицейский попросил своего друга, знающего по-гречески, переписать его, прежде чем отдал записку агентам, приехавшим из Белграда.

— А почему?

— Двадцать долларов кажутся тебе недостаточной причиной? Он решил — рано или поздно документ может обрести свою цену.

— Значит, можно получить записку?

— Конечно.

Полицейский достал из шкафа сосуд, опустил туда руку, вытащил листок в клеточку, хранящий несколько строк, и протянул его Норману. Тот быстро пробежал текст глазами:

Часто без страха видал ты, как гибли могучие мужи

В битве, иной одиноко, иной в многолюдстве сраженья, —

Здесь же пришел бы ты в трепет, от страха бы обмер.

Акирис с интересом наблюдал за выражением лица Нормана.

— Это стоило двадцать долларов? — спросил он.

— Гораздо больше, — ответил Норман. — Это стоило человеку жизни…

Акирис еще немного поговорил со своим собеседником по-влашски. Никого, казалось, не удивили слова Нормана.

— Есть еще кое-что, — сказал он наконец, — но это стоит в два раза больше — сорок долларов.

— Хорошо, — согласился Норман, снова опуская руку в кошелек. Полицейский пропал в комнате, после чего вернулся с газетным свертком в руках и положил его на стол. Норман развернул сверток: там лежала стрела.

— Он нашел ее в стволе дерева на высоте двадцать метров, — перевел Акирис, — недалеко от того места, где обнаружили тело твоего отца. Он выковырял стрелу охотничьим ножом и принес ее домой. Несомненно, это оружие иностранца.

— Значит, сначала он промахнулся… — пробормотал Норман про себя. — Быть может, рука дрогнула… — Он обернулся к гиду: — Пусть объяснит, где нашли тело, и отведи меня туда.

Полицейский проводил их до окраины деревни, а там, широко размахивая руками и указывая в сторону долины реки, объяснил, как добраться до места преступления. Норман велел отвести себя туда, в лесистый и влажный овраг, где среди песчаника росли гигантские буки с разветвленными стволами, покрытые стелющимся мхом. Норман поднял голову и посмотрел на солнце, чьи лучи проникали сквозь листву, а потом опустил глаза на колоссальный ствол, возле которого бил из земли источник с кристально чистой водой.

— Если я правильно понял, это случилось здесь, — сказал он гиду, указывая на нечто вроде ниши между двумя огромными корнями.

Норман сел на камень и провел рукой по морщинистой коре дерева, к которому пригвоздила его отца смертоносная стрела.

Некоторое время он со слезами на глазах слушал шелест листвы, журчание источника и неясные голоса леса среди дневного покоя.

— Это хорошее место, чтобы умереть, — проговорил он наконец. — Прощай, отец.

Очутившись в Афинах, снова увидев Акрополь, Политехнический университет, французскую археологическую школу, Национальный музей, Мишель испытал сильное волнение. Как будто стрелки часов его жизни повернулись в обратную сторону, возвращая его в то мгновение, когда его, с трудом стоящего на ногах, с истерзанным телом и душой, вывели из управления полиции, чтобы посадить на самолет.

Он остановился в гостинице в окрестностях Плаки, где предварительно забронировал номер и координаты которой оставил Норману для связи, и пустился бродить по городу без определенной цели. Он прошел мимо Олимпиона и площади Синтагмы, где туристы подкарауливали солдат во время смены караула, чтобы сфотографировать их, а потом заглянул в бар на углу улицы Стадиу, где столько раз проводил вечера с друзьями. Сев за столик, он заказал пива «Фикс».

— Его больше не делают, сударь, — сказал официант.

— Тогда «Альфу».

— Ее тоже больше не производят. Видимо, вы давно не приезжали в Грецию. Здесь теперь продают только импортное пиво.

— Да, я долго отсутствовал… В таком случае не надо пива. Принесите мне кофе. Турецкого.

Официант принес ему кофе, и он принялся наблюдать за компанией молодых людей на другом конце зала. Те шутили и смеялись. Ему захотелось присоединиться к ним, настолько исчезло в его сознании прошедшее время. Ему захотелось присоединиться к ним, словно он был одного с ними возраста, как будто ничего не произошло. Однако он вдруг увидел себя в боковом настенном зеркале, с проседью на висках, с мелкими морщинами в уголках глаз — одинокого и окруженного призраками, погруженного во тьму и пустоту. И он сбежал, с комком в горле, смешавшись с толпой, вытекавшей из офисов и магазинов, спешащей по домам, — он не знал, куда спрятаться, и то мчался, то шел торопливым шагом, пока вдруг не очутился на улице Дионисиу, по странности длинной и пустой.

Он остановился и медленно побрел по тротуару с правой стороны, следя взглядом за четными номерами напротив. Вечерело, и серое афинское небо окрашивалось бледным и туманным пурпуром. Мимо проехал мальчик на велосипеде. Ребенок выглянул на балкон, чтобы забрать оттуда мяч, и секунду молча смотрел на него. Где-то далеко пролетел самолет, оставив в небе шлейф белого дыма.

Дионисиу, 17.

На доме висела поблекшая вывеска старой типографии с потрескавшейся краской, дверь пыльная, замок тоже покрыт слоем пыли и проржавел. Видно было, что вот уже долгие годы никто не поднимал ставни. Мишель некоторое время молча смотрел на заброшенное место, невероятное здание, а потом двинулся дальше и остановился метров через сто, там, где мерцала яркая вывеска с надписью: «Бар „Милос“». Он вошел и сел неподалеку от двери, чтобы хорошо просматривалась вся улица, и заказал узо с водой и льдом. Когда подошел официант с заказом, Мишель задержал его и, указывая на ставни дома номер 17, спросил:

— Не знаете, типография все еще действует?

Официант поглядел в указанном направлении, а потом покачал головой:

— С тех пор как я здесь, этот дом все время стоит в таком состоянии.

— А как давно вы здесь работаете?

— Семь лет.

— Вы приходите сюда каждое утро?

— Каждое божье утро, сударь.

— И никогда не видели, чтобы кто-нибудь входил или выходил?

— Никогда, сударь. Могу я узнать, почему вы спрашиваете?

— У меня есть подборка журнала, печатавшегося здесь, и мне бы хотелось заполучить какой-нибудь старый номер.

— Понятно.

— Не знаете, есть ли в этом здании консьерж?

— Не думаю, сударь. Консьержи есть только в красивых, современных домах на проспекте Патиссион или улице Стадиу или на площади Омонии. А здесь все здания очень старые, они были построены еще до войны с турками.

— Благодарю вас.

Мишель расплатился, оставив хорошие чаевые, и вернулся обратно. Он собирался отправиться домой — на случай если звонил Норман. Официант убрал со стола посуду, сунув чаевые в карман, а потом вышел на улицу, собираясь накрыть целлофаном скатерти на столиках, стоявших на улице. К тому времени уже стемнело, и, случайно бросив взгляд на другую сторону дороги, он увидел — из-под ставней дома номер 17 проникал слабый свет.