Надо бороться.

– Ты в ловушке! – говорит она твари. – Так же, как и я. Не жди, я не сдамся – слишком много чести! Вы заявились без приглашения, все у нас отобрали! Украли сестер, родителей, детей! Небо и землю, день и ночь! Мы теперь не смеем выйти на улицу и даже посмотреть в окно! Вы украли у нас вид из окна, и вообще – все виды, а с ними и будущее. Кто ты такая, чтобы бессовестно красть, а потом сидеть тут и ждать моей гибели? Хоть бы ты была ранена! Хоть бы ты отсюда никогда не выбралась! Хоть бы и вас когда-нибудь обокрали! Как, по-твоему, я должна растить детей? Как жить матери, если ее дети навсегда потеряли возможность видеть? Они даже не знают меня настоящую. Бедные мои дети!.. Я стала жесткой и подозрительной, я ничего им не разрешаю. Они только и слышат от меня «нет» и никогда не слышат «да». Нет, нет и нет! Тысячу раз «нет». Сто тысяч раз «нет»! Я вечно их одергиваю, день и ночь. До нашествия я была другой. А мои дети никогда другую меня не узнают. Ту девушку уже не вернешь… Даже если бы вы ушли, испарились так же внезапно, как напали… Я через многое прошла. Все мы натерпелись ужасов – по вашей милости. Вы изменили нас до неузнаваемости… Будьте вы прокляты! И мы никогда не узнаем, какими могли бы стать… Неизвестно, что подлее. Лишить детства – или взрослой жизни, которая могла бы быть без вас? Даже не знаю…

Мэлори охрипла. Она почти обессилела. Почти, но не совсем. Она продолжает:

– Никто не остался в стороне, в счастливом неведении. Мы все пострадали. Женщина, которая стоит перед тобой… Это не я! Женщина, которая живет в темноте, плачет с закрытыми глазами и уже семнадцать лет не веселилась… Это не я! Ее и женщиной-то трудно назвать, она ходячая повязка. Робот, вечно твердящий: нет, нет, нет, нет. Нет и еще раз нет! Можно выйти погулять? Нет, Том! Можно пошутить? Нет, Том! Что тут смешного? Нельзя в наше время улыбаться! Сиди и думай о тварях! А однажды я застала детей за игрой. Они бегали между домиками и кричали: «Я тварь! Посмотри на меня!» Надо было им разрешить. Разрешить им веселиться. А я не смогла. Да и сейчас вряд ли смогла бы. Я стала роботом. Вы убили все человеческое. Взгляды, подмигивания, разговоры с глазу на глаз, возможность встретить знакомого в парке, на прогулке, во встречной машине. Вы лишили нас общения, всех людей, с которыми мы могли бы подружиться. А сейчас ты сидишь со мной в проклятой яме и наблюдаешь, как я схожу с ума? Знаешь что? Катись к черту! Все катитесь куда подальше! Проваливай и дай мне умереть спокойно! Мы не заслужили нашествия, а ты недостойна быть со мной в мой последний час. Проваливай! Убирайся! Хватит сводить нас с ума! Хватит маячить перед носом и вынуждать зажмуриваться! Хватит! Проваливайте, откуда пришли! Вы же видите, что с нами происходит! Прошло семнадцать лет! Целых семнадцать! Чего вам еще нужно? Вы же нас убиваете! Вы все у нас отобрали! Вы пришли и принесли разруху! Я мать. В наше время матери могут лишь прятать детей от тварей – больше ничего. От вас! Мерзкие, прожорливые твари! Неужели вам недостаточно жертв? Когда это кончится? Вы наступаете и наступаете, воруете и воруете. И вот теперь мой сын вынужден с вами бороться, а дочка решила вас принять, а я…

У нее нет сил закончить предложение, но она должна.

– Я долго продержалась и, видимо, сойду с ума последней…

Мэлори не помнит, как упала. Как забилась в угол, где сходятся две земляных стены. Неизвестно, насколько глубока яма. Может быть, несколько футов. Может быть, эта стена выше дома, где родился Том.

Мэлори плачет. Колотит по полу. И снова чувствует, как нечто приближается к ней.

– Не подходи!

Мэлори вспоминается глупая забава, которую Шеннон любила в детстве. Она называлась «проверка третьего глаза». Ты закрываешь глаза, а к твоей переносице медленно подносят палец. Чем раньше ты почувствуешь палец, тем активнее твой третий глаз. Тем выше твоя способность общаться с потусторонними силами. Сейчас Мэлори четко ощущает приближение. Это не палец. Это полноценное присутствие, оно ростом с нее, кажется, даже больше. Оно заполняет собой все оставшееся пространство убежища, и Мэлори остается лишь сидеть, свернувшись в углу. Ее бросает то в жар, то в холод. Она думает о Шеннон – вот сестра подносит палец к ее переносице, а вот, той же самой рукой, берет ножницы и вонзает себе в грудь.

– Не подходи! – отчаянно кричит Мэлори.

Голос срывается. Она истощена. Больше не в состоянии ни кричать, ни уговаривать. На щеках еще остались дорожки слез, однако глаза уже высохли.

Оно все ближе, словно воздух загустел и давит на Мэлори, мешает ей дышать. Мэлори прерывисто вдыхает. Она встает, потому что сидеть еще страшнее. Прижимается спиной к стене, будто надеется стать незаметней.

Кто знает – может быть, на Земле существует лишь одна тварь, и она сейчас здесь? Все они слились в единый организм, в одну-единственную точку в мироздании, куда Мэлори нельзя смотреть.

Мэлори отворачивается к стене, пытается удержаться на ногах. Пытается успокоиться.

Тварь близко. Очень близко. Неужели она уже подошла вплотную? Касается ли она ее?

Тварь убьет Мэлори.

Прямо сейчас.

Заставит взглянуть на себя.

Сию секунду.

Заставит взглянуть.

Надо кричать, но крик застревает в горле. Надо бежать, но ноги не слушаются.

Она снова встает на цыпочки, чтобы нащупать край стены, до которого так и не смогла пока дотянуться.

Вдруг ее берут за руку, и она вскрикивает.

Мэлори, вне себя от ужаса, делает попытку вырваться.

Однако что это? Она чувствует кожу и кости. Это рука человека. Рука помощи.

– Мама! – слышит она.

Она знает этот голос и непостижимым образом даже не удивляется ему. Она слышала его с закрытыми глазами бессчетное количество раз.

– Слева корень, – говорит Олимпия. – Встань на него левой ногой. Я подтяну тебя, а ты…

Что она болтает? Что, черт побери, она несет?

Мэлори прощупывает стену слева, находит ногой корень. Почему же она его раньше не заметила?

Только как Олимпия о нем узнала?

– Готова? – торопит Олимпия.

– Подожди, Олимпия. Что происходит? Как ты узнала?..

– Ну давай же! Вставай на корень, я подтяну тебя, и ты…

– Олимпия, как ты узнала про корень? – перебивает Мэлори.

Ее голос звучит спокойнее, чем она ожидала.

Рядом с ней тварь. В яме. В могиле. В убежище.

– Понимаешь… – начинает Олимпия и неловко замолкает, как делают шестнадцатилетние девочки, когда скрывают от мамы правду.

– Олимпия, сейчас же расскажи, как ты узнала про корень!

Мэлори – мама даже в этой ситуации.

– Мама, в яме нет твари.

– Откуда тебе знать, Олимпия?

– Ты там одна. Я знаю.