– Напрямую.

– Выпил – и небо сразу оранжевое?

– Я не пью. Совсем. Год как бросил. Нельзя торчать на своем товаре. Оранжевое небо – это мое личное понимание счастья. Я хотел всегда быть счастливым. Как в детстве.

– Это невозможно. Ребенок счастлив, потому что его счастье создают и берегут взрослые.

– Ну а я решил, что мое счастье будут создавать и беречь деньги.

– Счастье не в деньгах.

Матвей ощутил нечто вроде превосходства над невидимым собеседником. Умереть – только для того, чтобы услышать банальность?

– Так говорят те, – снисходительно, но, впрочем, и осторожно, ответил он, – кто не умеет обращаться с деньгами… Послушайте, а Бог богат? У него есть деньги?

– Зачем Богу деньги? Они ему без надобности.

– Если у Бога нет денег, что он тогда в них понимает? В любом деле есть свои правила. Своя культура. В обращении с деньгами тоже существует культура; кто ее имеет, для того деньги являются источником радости, в конечном итоге – счастья. Те, кто не способен усвоить такую культуру, и придумали поговорку про счастье, пребывающее не в деньгах. Счастье в том, чтобы радоваться тому, что есть. И правильно распоряжаться тем, что есть. В том числе и деньгами.

– Ты всю жизнь провел в погоне за деньгами.

– Нет! Повторяю, я провел жизнь в погоне за счастьем.

– Догнал?

– Не знаю, – грустно ответил Матвей. – Первое, что я понял: счастье ощущается не сразу. Бывает, переживаешь какой-то момент, самый обычный, вроде бы непримечательный – и вдруг, спустя время, год или там три года, вспоминаешь этот момент в подробностях и понимаешь, что был абсолютно счастлив. Почему-то счастье воспринимается всегда задним числом. Как воспоминание. Второе, и, наверное, главное: оно не поддается анализу и алгоритму. Оно никак не связано с переменами в жизни. Оно не связано с людьми, с окружением. Оно не связано с удовольствиями. Оно не связано с добрыми делами. Оно даже с любовью не связано. Оно существует само по себе. Приходит, когда хочет, – и так же уходит…

– Хочешь быть счастливым – будь им.

– Опять расхожая фраза. «Счастье – это когда тебя понимают». «Человек создан для счастья, как птица для полета». «Счастье – это когда утром хочется на работу, а вечером с работы»… – Матвею стало грустно. – Один автогонщик пережил катастрофу. Чудом выжил. Решил бросить свое занятие. А друзьям сказал так: «Я жив и здоров, остальное – бонус». В этом смысле каждый, кто дышит воздухом и ходит по земле, – счастлив по праву рождения. Даже если не совершает никаких поступков. Что бы вы тут мне ни говорили про поступки, которыми собираетесь мерить жизнь людей…

– Чем же, как не поступком, измерить жизнь человека?

– Не знаю. Зачем вообще ее мерить? Вот в моей стране жил один ученый. Он изобрел водородную бомбу. Машину для убийства. А в историю вошел – как правозащитник и борец за свободу. Как и чем измерить его жизнь, каким именно поступком?

– Сам сказал. Историей. Кстати, есть пример лучше. Один царь, живший две тысячи лет назад, устроил в своей стране грандиозную перестройку. Организовал экономический бум. Построил дороги и города. При жизни его прозвали Великим. Но в историю он вошел как организатор избиения младенцев и убийца Иоанна Крестителя…

– Значит, Бог и есть История?

Ответом Матвею было молчание. Он подождал, но ни один звук не родился в его голове.

– Эй! – позвал он. – Что, решено устроить перерыв? Алло! Абонент недоступен, да? Я что-то не то сказал? Задал неудобный вопрос?

Он снова ощутил тревогу. Он уже понял, что существовать в качестве бестелесной души очень непросто. Понятия «верх» – «низ», «свет» – «тьма», «голод» – «сытость» и все прочие, связанные с жизнью физической оболочки, отсутствовали. Оставалась только ноющая боль. Не усиливалась, но и не исчезала. Все время хотелось упереться ногами во что-нибудь твердое, ощутить послушные сильные руки, взмахнуть ими и куда-нибудь зашагать. Но ноги и руки не слушались за полным своим отсутствием. Ощущались веки – он мог моргать; ощущалась гортань – он мог произносить слова; но даже и эти, остаточные, доказательства того, что еще совсем недавно он, Матвей Матвеев, был самодвижущимся механизмом из плоти и крови, проявляли себя неявно. Может, он и не говорил ничего, а только думал. А может, и не думал, а просто содрогалось и протестовало против торжества пустоты то место, которое когда-то он занимал.

Еще – исправно действовала память. Доказывая, что воспоминания хранятся все-таки не в мозгу, а именно в человеческой душе. Правда, не все воспоминания. События, некогда считавшиеся главными в жизни, – связанные с работой, бизнесом, деньгами, успехом, самореализацией, вообще с какой-либо деятельностью; то, чем он гордился и за что себя уважал, – теперь обратились в некие бледные, невнятно мерцающие миражи.

Самое же главное и странное заключалось в том, что он не мог понять, хорошо ему или плохо.

«Хорошо» и «плохо» остались как оценки и суждения, тогда как «он» перестал существовать и как субъект, и как объект оценки. Кому должно быть «хорошо» или «плохо»? С той стороны, в живом мире, все требовало оценки – так, как требует живое: настойчиво, грубо, безапелляционно; тогда как здесь возможность оценки отпадала, отсутствовали эталоны и критерии оценки; отсутствовала сама среда, порождающая необходимость в оценках.

Это тревожило – но не мучило, это удивляло – но не восхищало, это было новым – но не возбуждало. Миражи добра и зла, любви и ненависти, боли и наслаждения рассеялись. Абсолюты растворились внутри собственной относительности. Аксиомы оказались осмеяны. Бесконечности обернулись нулями. Гармонии и какофонии, начала и концы, альфы и омеги, трагедии и пародии – все стало едино.

Пытаясь привыкнуть к состоянию идеального покоя, которое одновременно казалось состоянием идеальной подвижности, он впал в забытье.

Свинец ехал к Марине домой. Крутил двумя пальцами легкий руль и медленно думал. Медленно – потому что, во-первых, быстро думать не любил (умел – но не любил), а во-вторых, потому что слишком много вчера с братовьями выпил. Возлияния на свежем деревенском воздухе почти не имели последствий, голова не болела, пить в деревне – это вам не в городе пить, однако определенная мыслительная лень все же имела место.

«Вот, – медленно думал он, – вроде бы все шло к тому, что отпуск в который уже раз получится скомканным и бестолковым; толком так и не отдохнул, в сорок два года само слово „отдохнуть“ воспринимается с грустным юмором, за три недели отдохнуть невозможно в принципе; в больницу – подлечить голову – не лег, хотя собирался; к братовьям съездил всего на один день; а вот поди ж ты, повернулась лицом капризная ментовская фортуна, подкинула халтурку – пропавшего коммерсанта искать; даже если и не найду или, что еще хуже, найду с простреленной головой – так или иначе какие-то деньги эта глянцево-матовая Марина мне заплатит. И на два-три месяца я избавлюсь от кредитно-финансовых забот. Перестану считать каждую копейку и жрать китайскую лапшу быстрого приготовления».