Когда ему принесли кружку «Будвайзера», он некоторое время держал ее обеими руками, делая вид, будто смотрит в окно. На самом деле он, как и в течение всего этого дня, пытался увидеть факты в ином свете. Когда речь идет о преступлении, в котором нет никаких серьезных улик, самое лучшее, что можно сделать, — попытаться по-другому сопоставить имеющуюся информацию. Большинство преступлений, в сущности, сводились к единственному приговору. Отпечатки пальцев, следствие, поспешно спрятанный нож, долги, внезапно рухнувшее алиби — все это было лишь судебными реквизитами. Истинное преступление, во всей своей красе, сводилось к одному: люди убивали друг друга. Мужья убивали жен, женщины — мужчин, родители — детей, дети — родителей, незнакомые — других незнакомых. Люди присваивали то, что им не принадлежало. Люди поджигали дома ради денег или потому, что внутри находились другие люди. Когда каждое из подобных дел упрятывалось в очередной судебный ящик, правда все равно оставалась на свободе. Можно было взять любых двух человек и поставить между ними слово «убил».

Зандту никак не удавалось понять, сколько бы он ни пытался, чего мог хотеть Человек прямоходящий от своих жертв. За что он их наказывал? За то, что они отказывались его любить, не отвечали на его заигрывания? За то, что они слишком его боялись или, наоборот, боялись недостаточно? За то, что они сломались, не продемонстрировали некие качества, которые он в них искал?

Заметив, что пиво в кружке кончилось, он повернулся в кресле, ища взглядом молодого официанта. Его нигде не было видно, хотя других посетителей, судя по всему, недавно обслужили. Некоторое время он наблюдал за ними — незнакомыми ему людьми, которые пили, чтобы расслабиться, снять напряжение. Так поступали все и везде. Американцы — за исключением недолгого эксперимента, приведшего к невиданному взрыву преступности. Немцы и французы — от всей души. Русские — с меланхоличной серьезностью. Англичане тоже были пивными маньяками. Они проводили часы в барах, пабах и у себя дома, напиваясь до чертиков и ища успокоения в пивной пене.

Наконец появился официант, в таком же черном костюме с белой рубашкой, как и тот, что был до этого, но на десять лет старше и намного менее жизнерадостный. Если у молодого, вероятно, были еще живы надежды продать сценарий или сесть в режиссерское кресло, то этот, похоже, смирился с тем, что голливудские актрисы так и проживут всю жизнь, не познав его любви. Он подозрительно посмотрел на Зандта — видимо, его официантское чутье подсказывало ему, что тот не живет в отеле и никого здесь не ждет.

— Еще раз то же самое, сэр? — спросил он, наклонив голову и глядя на него с легкой иронией — мол, мы оба понимаем, что «сэр» не из тех, кого тут хотели бы видеть. Более того, он основательно пьян и одет не вполне подобающим образом.

— А где тот парень?

— Какой парень, сэр?

— Который обслуживал меня до этого.

— Новая смена. Не беспокойтесь, пиво будет то же самое.

Официант не торопясь отошел, постукивая подносом по колену, и у Зандта на мгновение возникло желание его пристрелить, в назидание всем прочим официантам, которые отчего-то считали тех, благодаря кому они получали свою зарплату, полным ничтожеством. Может, хоть это заставило бы их очнуться. Возможно, слух дошел бы и до продавцов магазинов, даже тех, что на Родео-драйв. Зандт до сих помнил инцидент, случившийся на годовщину его свадьбы шесть или семь лет назад, когда он повел жену в дорогой магазин, чтобы купить ей блузку. Вскоре они вышли оттуда — Дженнифер судорожно сжимала в руке пакет, а Зандт весь дрожал от ярости. Она редко надевала ту блузку, постоянно напоминавшую ей об унижении, которое она испытала при ее покупке.

Из-за этих воспоминаний он почувствовал себя еще хуже, чем прежде. Он подвинул к себе листок бумаги, намереваясь что-то записать, но неожиданно взгляд его упал на официанта, который стоял за стойкой в соседней секции бара, наливая пиво.

«Будвайзер». Тот же, что и в прошлый раз. Этого следовало ожидать. Предыдущий официант наверняка оставил записку о том, сколько он должен и что он до сих пор заказывал.

Другими словами, указания на то, что ему нравится.

На то, каковы его предпочтения.

Когда появился официант с пивом, он обнаружил лишь пустое кресло и десятидолларовую банкноту.

Дом стоял высоко в горах Малибу, небольшой и довольно необычного вида, выстроенный в виде ряда комнат, словно маленький мотель. Чтобы попасть из одного жилого помещения в другое, нужно было выйти наружу и пройти по дорожке под навесом, войдя затем в другую дверь. Дом стоял на краю холма, и к нему вела крутая извилистая тропинка, не слишком хорошо освещенная. Он располагался в таком месте, где трудно оказаться случайно, но аренда жилья в нем стоила дешево, поскольку он стоял на неустойчивом грунте и находился всего лишь в шаге от гибели. В бетонном полу комнаты, соединявшей в себе гостиную и кухню, шла трещина, пересекавшая ее прямо посередине. В нее можно было просунуть кулак, а высота пола с обеих ее сторон различалась на два с лишним дюйма. Снаружи, со стороны, противоположной обрыву, находился небольшой бассейн. Он был пуст — трубы расплавились во время пожара, случившегося за годы до того, как она здесь поселилась. Чтобы спать здесь ночью, требовалась определенная смелость.

Нина провела вечер на небольшой террасе с задней стороны дома, прислонившись спиной к стене и вытянув перед собой ноги. Обычно перед ней открывался вид на океан, от которого ее отделяло лишь несколько деревьев и кустов на краю обрыва, и вокруг не было видно никаких признаков человеческого жилья. Сегодня океан тоже не был виден, скрытый туманом, который начинался, казалось, у самых ее ног. Подобное порой бывало, и иногда она думала, что именно так ей нравится больше. Место на краю бытия, в котором может случиться что угодно. Она собиралась взять с собой бокал вина, но забыла, а сев у стены, ощутила столь безмятежное спокойствие, что никакого желания возвращаться к холодильнику у нее уже не было.

Целый день она потратила на поиски Зандта. Его не оказалось ни в отеле, ни на бульваре, ни где-нибудь еще. Ближе к вечеру она поехала к дому, где он когда-то жил. Сейчас дом принадлежал другим людям, и Зандт там не появлялся. Она вернулась домой, и теперь все, что ей оставалось, — сидеть и ждать. Комната позади нее была заставлена полками, забитыми всевозможными папками, бумагами и пакетами, в которые у нее не возникало никакого желания заглядывать, так же как не было желания разговаривать с кем бы то ни было в Бюро. Положение, которое она там занимала, теперь было уже не тем, что прежде. Человек прямоходящий основательно повредил ее карьере — не потому, что его не удалось арестовать, хотя от этого было не легче. Скорее потому, что она продолжала делиться информацией с полицейским, которому было приказано не вмешиваться после исчезновения его дочери. Агенты лишались работы и за куда меньшее. Ей удалось сохранить свою, но многое изменилось. Когда-то она считалась подающей надежды, теперь же ее отношения с Бюро стали весьма натянутыми.

Она чувствовала одиночество и страх, хотя оба эти ощущения никак не были связаны между собой. К одиночеству она привыкла и не обращала на него внимания, несмотря на то что природа требовала иного. С Зандтом она рассталась лишь по одной причине — чем больше она о нем заботилась, тем меньше ей хотелось разрушить ту жизнь, которая у него была. Но поскольку она уже так или иначе была разрушена, Нина не могла ему это объяснить, когда он ее спрашивал. Возможно, и могла бы, но опасалась, что может себя выдать. Выдать тот факт, что через две недели после исчезновения Карен у нее возникла непрошеная мысль, что если этой семье все равно в итоге суждено быть разрушенной, то с тем же успехом это могла бы сделать и она.