Я зол и на нее, и в большей степени – на себя. На нее, потому что она все-таки вынудила меня делать прошивку. А на себя, поскольку знаю, что ничего хорошего из этого не получится. Одно дело, когда приходит какая-нибудь дурочка беспросветная: ноги от ушей, сиськи, попа, в руках не держала не то что кисти, но обыкновенного карандаша. И вдруг вообразила себя художником. Ее прошивай или не прошивай – один хрен. И совсем другое, когда натыкаешься вот на такую Арину: не то чтобы явный талант, но все же у девочки есть способности. Возможно, могла бы их реализовать. И вот сейчас я загрунтую их так, что они больше никогда не пробьются на свет. Иногда бывает жалко до слез. Но не прошью я – прошьет кто-то другой. И ведь еще как прошьет, может получиться, что у реципиента потом все будет двоиться в глазах. Не зря же у любого прошивщика есть в типовом договоре пункт о психических аномалиях.

Впрочем, когда ментоскоп начинает слегка гудеть, я успокаиваюсь. Я все же – профессионал, и в такие минуты для меня не существует ничего, кроме работы. Примерно через час ментограмма готова. Конфигурация у нее, в общем, стандартная, хотя в слое акцентированных эмоций наличествуют два сильных асимметричных скоса. Один действительно свидетельствует о художественных способностях, а второй – тут я мысленно усмехаюсь – о высокой эротической сенситивности. Говоря проще, она мгновенно ощущает партнера и подстраивается к нему, давая мужчине то, чего он подсознательно хочет. Качество неоценимое, например, для путаны. В этой области Арина могла бы сделать блистательную карьеру. А вот насчет «Ван Гога» у меня возникают некоторые сомнения. Не то чтобы прошивочные конфигурации не совпадали, но при наложении они чуть-чуть осциллируют, а это не очень хороший признак. Психика после такой прошивки может поплыть. Хотя и явных противопоказаний вроде бы тоже нет. Расхождения ментограмм – в пределах физиологических допусков.

На всякий случай я спрашиваю:

– Ты точно хочешь «Ван Гога»? Возможно, тебе больше подошли бы «Моне» или «Ренуар».

– «Ван Гог»! – твердо заявляет Арина.

Она почти кричит, и это тоже не очень хороший признак. Значит, психика у нее все же «парит», как мы, прошивщики, называем состояние повышенной возбудимости. С другой стороны, очевидной патологии я здесь не вижу. Каждый мой шаг фиксирует контрольная запись, любая экспертиза потом подтвердит, что я при сопряжении ментограмм не выходил за границы дозволенного.

Ладно, «Ван Гог» – значит «Ван Гог». Вообще-то я не люблю, когда клиент мне указывает, под кого его прошивать. Обычно я это определяю сам, исходя из базовых параметров ментоскопирования. Далеко не все конфигурации совместимы. Однако в данном случае это возможно.

Ну хорошо, хорошо – пусть будет «Ван Гог».

Надеюсь, она потом не отрежет себе ухо и не застрелится.

Я подбираю наиболее подходящую версию. В сегменте «Ван Гог» существует не меньше шестидесяти различных вариантов прошивок. Из них реально работают десять – двенадцать, остальные – «слепые», самодеятельное фуфло, они реципиенту практически ничего не дают. К тому же процесс инсталляции строго индивидуален. Ведь каждый формат прошивки, пусть даже самый стандартный, типа «солдат» или «официант», внедряется в психику конкретного человека. Совмещение контуров зависит от мастерства прошивщика. Собственно, это и есть то самое, за что нам платят.

– Готова? – спрашиваю я.

– Готова, – подтверждает Арина.

– Пошла запись. Лежи спокойно, не дергайся.

Я нажимаю тумблер, и звуковой фон ментоскопа меняется. Гудит он по-прежнему тихо, но как-то мощно и ровно, словно громадный металлический шмель. На панели вспыхивают индикаторы, отслеживающие инсталляцию, а я поворачиваюсь к дисплею и начинаю корректировку. При этом я чувствую себя отвратительно. Будто свихнувшийся энтомолог, который наткнулся на новый вид бабочек, не внесенных еще в каталог, с неброским, быть может, но необычным рисунком на крыльях. И вот он осторожно, тоненькой кисточкой, стирает с этих крыльев пыльцу и раскрашивает их яркими красками под знаменитый «павлиний глаз». Со стороны посмотреть – красиво. Но ведь «павлиний глаз» уже давно известен, описан, а новый вид, о котором никто ничего не знал, теперь так и сгинет, даже не получив собственного имени.

К счастью, корректировка и редактура прошивки – работа трудоемкая, требующая полной сосредоточенности. Она быстро вытесняет из головы все лишние мысли. Не дай бог допустить здесь промашку! Мелкий сбой, неправильно положенный шов может перерасти потом в большую психопатологическую проблему. А это, разумеется, скажется, и на моем профессиональном авторитете. Клиент, у которого после прошивки один глаз смотрит вверх, а другой – вбок, дискредитирует прошивщика на всю жизнь. Депутатов в числе заказчиков мне тогда уже не видать. Поэтому я, как обычно в такой ситуации, выпадаю из времени и пространства. Передо мной пульсируют в воздухе две многогранные, нитчатые, разноцветные, объемные паутины, и я световыми пинцетами, иголками, скальпелями пытаюсь подогнать друг к другу их ребра, плоскости и узлы. Занятие весьма кропотливое, учитывая, что ментограммы по природе своей явления динамические: мозг продолжает функционировать, а потому размерность отраженных его элементов все время меняется; неверно скрепишь, неправильно что-то соединишь и в силу инерции перекашивается сразу же целый сектор. Выправлять его потом – сущая мука.

В общем, когда, часа через полтора, я даю команду «зафиксировать результат», то представляю собой ком взмокшей человеческой плоти, бесформенно оползающей в кресле. Даже не замечаю, что Арина, оказывается, уже выкарабкалась из ментоскопа и стоит передо мной – задумчивая, прислушиваясь к своим ощущениям.

– Ничего вроде бы не изменилось…

– А ты чего ожидала? Что у тебя откроется во лбу третий глаз? – Я достаю из ящика пару бумажных салфеток и вытираю лицо. – Не беспокойся, все прошло хорошо. Однако усвой, пожалуйста: вторая прошивка тебе категорически противопоказана. Это и законом запрещено, но еще и то, что психика у тебя слишком лабильная – крышу может напрочь снести. Я во всяком случае предупреждаю: вторую прошивку тебе делать не буду. Ты поняла?

– Поняла.

Арина смотрит на меня в упор.

– Что еще? – спрашиваю я устало.

Мне хочется, чтобы она побыстрей ушла.

Арина мнется.

– Говорят, что вы с Никитой Патаем друзья… Не могли бы вы… как это называется… меня рекомендовать…

Ого! Мы, оказывается, снова на вы. Арина, чисто интуитивно по-видимому, устанавливает тем самым четкую дистанцию отчуждения: если мы с ней один раз переспали, то это еще не значит, что и дальше у нас будут подобные отношения.

– Дяденька, дайте попить, а то так есть хочется, аж переночевать негде, – комментирую я.

– Не поняла… – растерянно говорит Арина.

– Естественно. Это – из другой культуры. Так ты хочешь, чтобы я рекомендовал тебя в «Карусель»?

– Ну… Если уж вы взялись за дело, то следует довести его до конца.