— Когда лазутчики весть дадут, что Сагиб-Гирей побег восвояси, вот тогда и рассупонимся. Иль нас взашей кто тычет?

Послушали Двужила, оставили на время всё, как есть, и не пожалели: старый друг отца, нойон[44] Челимбек, прислал тайного посланца с вестью, что Сагиб-Гирей, увидя крепкое московское войско на Оке, не решился на сечу, а пошёл на Пронск. Ограбив его, не с пустыми руками вернётся домой. Белев с Одоевым брать не станет, только на время возьмёт в осаду.

Срочный совет и — принято решение: не ждать, пока подойдут тумены Сагиб-Гирея к Одоеву и Белёву, а встретить его передовое войско на переправе через Упу. И не просто встретить, изготовившись для открытой сечи, а приготовить засаду. Силы распределили следующим образом: смердам-конникам, белёвской дружине и стрельцам встречать ворогов на переправе, ввязавшись в сечу; дружинам же Воротынска, Одоева и казакам порубежникам укрыться в лесу за рекой, чтобы, как бой на переправе наберёт силу, ударить крымцев с боков и с тыла.

Передовой отряд крымцев, довольно внушительный, вдвое превышающий силы обороняющихся, был разбит наголову. Едва не испортил всё дело Фрол Фролов, недавний стремянный князя Михаила, исподволь втёршийся в доверие братьев ещё тогда, когда они сидели в подземелье. Михаил доверил Фролу дружину Одоева — тот замешкался с ударом в спину. Правда, обернулось это даже к лучшему. После первого удара казаков порубежников крымцы быстро пришли в себя, второй удар, дружины Воротынска, смутил их основательно, но не посеял паники; когда же спустя некоторое время выпластала из леса одоевская дружина, татары посчитали, что им встретились крупные силы русских, и боясь быть окружёнными, пустились они наутёк. Чтобы оправдать своё трусливое бегство, доложили о численности, встретившейся на переправе через Упу рати, преувеличив её силы. Сагиб-Гирей счёл, что будет благоразумнее не рисковать, тем более, как он посчитал, неожиданность нападения была потеряна.

Фрол Фролов похвалялся после сечи, будто он специально припозднился, но братья выяснили, что тот спраздновал труса, и решили не оставлять его воеводой одоевской дружины.

— Егозит, выказывая старательность, только пустозвонно. Пусть при мне останется стремянным. И это ему — сверх головы.

Вот так и получилось, что вопреки желанию Ивана Бельского, цель которого была отдалить братьев Воротынских от престола, дабы царь забыл о них, они прославились. Вскоре прискакал посланец царёв, дьяк Разрядного приказа, с приглашением в Москву, на почестный пир.

Радость великая: братья остались в милости у царя. Увы, рассказ посланца царёва, дьяка Разрядного приказа, за трапезой весьма отравил эту радость. Закончилось, по его словам, безответное детство государя: Андрея Шуйского затравили, по воле царской, собаками. Князей Фёдора Шуйского-Скопина, Юрия Темкина, Фёдора Головина и всех их слуг ближних сослали на Белоозеро. Окован в Переяславле боярин Иван Кубенский, Андрею же Бутурлину при всём честном народе отрезали язык за дерзкие слова против царя и бросили несчастного в темницу.

Помолившись в Угрешском монастыре, Иван Васильевич вернулся в Кремль и, узрев среди ближних слуг своих мятеж, велел поотрубать головы зачинщикам мятежа — князьям Ивану Кубенскому и Фёдору с Василием Воронцовым.

Новость — всем новостям новость. Не ждёт ли и их расправа? Как при Елене-правительнице.

Не откажешься, однако, от царского приглашения. Тогда уж точно повезут в Москву, оковав цепями.

Опасения напрасные. Царь Иван Васильевич принял их тогда в той же комнате, в какой беседовал после освобождения братьев. Начал с жалобой на бояр, которые почти все в Думе не замечают его, своего государя.

— Поэтому я и позвал вас к себе, чтобы иметь рядом с собой верных и надёжных слуг. Тебе, князь Михаил, быть первым моим советником, слугой ближним. Тебе же, князь Владимир, воеводить царёвым полком, — помолчав немного, добавил: — Думайте, как наказать Казань. Она распоясалась донельзя. Стонут поволжские и приокские княжества от частых налётов алчных.

Князь Михаил Воротынский сейчас будто въяви переживал ту радость, ту гордость, какие тогда всколыхнулись в его душе после столь доверительной беседы царя в уютной комнатке и такого неожиданного почёта. Он, не отдавая себе отчёта, челночил теперь от стены к двери по липкому полу вонючей камеры, звякая тяжёлыми цепями, и горестное звяканье цепей, их тяжесть постепенно возвращала его в сегодняшнюю реальность — он всё более и более чувствовал усталость (сколько времени в седле и в оковах), всё чаще поглядывал на топчан, покрытый видавшей виды полавочником и, наконец, лёг.

Ушёл в небытие моментально. Сработала воеводская привычка засыпать, лишь выдалось время для отдохновения, отбросив при этом все волнения и думы.

Спал беспробудно, будто на перине лебяжьего пуха в своей опочивальне. Разбудил его тоскливый скрип ржавых петель открываемой двери, и вновь — словно обухом по голове: окован!

Не заныло, как должно было бы, сердце. Обида перехлёстывала через край, оттесняя все остальные чувства. Хотел было отказаться от завтрака, проводив вон принёсших на подносах яства и кубки с вином и квасом, но усилием воли сдержался. К тому же голод — не тётка, а у князя со вчерашнего короткого перекуса на малом привале, устроенном по пути, чтобы дать отдых коням, ни маковой росинки во рту не было. Невольно, как говорится, слюнки потекли.

Стражники, поставив подносы на стол, такой же замызганный, как и пол, молча затворили за собой скрипучую дверь: хочешь ешь, хочешь капризничай, не принимая милости злыдня.

Уже за этой утренней трапезой князь вернулся к вчерашнему вопросу: за что? Вновь принялся осмысливать свои действия, свои поступки, но теперь не шаг за шагом, а останавливаясь только на главных вехах жизни.

...Получив приказ подумать о походе на Казань, основательно готовились братья к следующей беседе с государем, и главное, в чём они твёрдо уверились, не стоит больше ходить на Казань походом ради того, чтобы менять ханов, а нужно подготовить основательно поход с целью присоединить к России Казанское ханство, а заодно и Арское. Об этом князь Михаил Воротынский и сказал Ивану Васильевичу, когда их с братом государь позвал в тайную комнату.

— Нашему бы теляти да волка съесть, — хмыкнул царь-мальчик, уже чувствующий своё явное превосходство и державшийся с показным величием. — Турки разве промолчат? Астрахань? Ногаи? Да и черемиса как себя поведёт? Чуваши, мордва и арзя?

— На Порту погляд необходим, слов нет, но ты направь к султану турецкому посольство с мирным словом. Пока послы там разговоры будут разговаривать, мы, глядишь, с Казанью и управимся. А после драки пусть кулаками машут. Или у нас ратники перевелись? Встретим, коль нужда заставит. Что же касаемо мордвы, чуваш, арзи и черемисы правобережной, их ещё до похода необходимо убедить, что рука Москвы крепкая, в состоянии их защитить от ига татарского.

— Как?

— Крепости, загодя срубив их, по правому берегу Волги близ Казани возвести, в огиби стрельцов посадить, тоже в крепостицах, там же наладить литье пушек, ядер и изготовление зелья к ним. Рушницы тоже там готовить. Пошли, государь, меня, дозволив от твоего имени действовать. За лето управлюсь.