Евксентьевский замолк, как-то сразу сник, потом жалко улыбнулся, но тут же поджал губы. Пина хотела сейчас, чтобы он исчез куда-нибудь. И еще хорошо бы последнее слово оставить за собой. Поднялась, чтоб поскорей на полосу, поближе к людям, и уже спокойно сказала:

– Вы не умеете себя вести. Нельзя публично давить на себе чирьи…

Он дернулся было к ней, но тут послышался говор за кустами. Пожарники. Явились без лопат и топоров, разгоряченные работой. Ели быстро, Пина даже не успевала резать хлеб. Она сидела напротив Родиона, то и дело взглядывала на него, а он уткнулся в чашку, ел сосредоточенно, ровно ничего не замечая. Евксентьевский тоже не отставал от других, и Бирюзов заметил это.

– Может, его варить оставим? – спросил он, ни к кому не обращаясь.

– Нет, – боязливо оглянулся на Пину Евксентьевский.

– Это как Родион, – вставила она.

– Я никогда не готовил, – признался Евксентьевский.

– Только ел, да? – Бирюзов не смотрел на него и обращался почему-то к Гришке. – Интересно, совесть у него есть?

– Рудиментарные остатки, – зло отозвался Евксентьевский.

– Ах, остатки?! Тогда…

– Брось, Саня! – остановил друга Родион. – Однако вам, товарищ, на самом деле чем-то заняться надо. Хоть бы мурашей по лесу собрали, что ли?

– И комаров переловить? – Всем своим видом Евксентьевский старался показать, что понял шутку, осклабился, однако пожарники были серьезны.

– Комаров-то не надо, – посмотрел на него Родион.

Плохой завтрак вышел, с неприятным разговором, а Родион этого не любил. Даже как-то аппетит отшибало. Вот в бригаде Неелова дисциплинка! Рабочие все видят и понимают, посматривают на дядю Федю изредка и молчат, потому что он молчит.

– А в бочаге дым уже стоит, – сменила тему разговора Пина. – Ветер, что ли, меняется?

– Угу, – подтвердил Родион, поднимаясь. Есть больше не хотелось. – Саня! Взрывать не начнем?

– Давай. Сейчас, мужики, каждый берет по ящику – и на полосу.

– А вы со мной на минутку, – поманил пальцем Родион, и Евксентьевский вскочил. Пине было досадно, что Родион совсем не смотрел в ее сторону. Может, она что не так сделала? Украдкой следила, как Родион дернул и опорожнил мешок, взял лопату, широко шагнул в сторону пожара. Он исчез за кустами, так и не оглянувшись. Евксентьевский заторопился следом.

Роса уже сошла, и Родион знал, что теперь огонь ускорится. А какая все же добрая тайга пропадает! Этот лесок не знал ни людей, ни скота, и потому на стволах затесок не было, сухобочин и ошмыгов; и нижние сучья елей никто не обламывал, они рогатинами упирались в землю; и землю тут же топтали меж корней, что лежали сейчас, отдыхая будто, спеленатые мхом. Хорошо еще, эти мхи да хлам не сплошняком и подрост негустой, а то при ветре на верховой бы перекинуло, неостановимый. Неужто раздует ветерок, что неприметно потянул со стороны огня?..

– Понимаете, какое дело, – обратился к Евксентьевскому Родион, когда они уже порядочно удалились от лагеря. – На пожаре ни один человек, если он шевелится, не должен сидеть так. Как бы вам объяснить? Это у нас закон.

– Я понимаю.

– Тем более что пожар этот…

– Что?

– Идемте-ка глянем.

Они ускорили шаги. У стана дым едва угадывался, а здесь сделался виден. Высокие вершины сосен в лесных просветах затуманились, и небо вдруг изменилось – утратило глубину, посерело. Солнце потеряло свой блеск, будто вобрало в себя лучи и стояло в зыбком желтом круге. Ближе к фронту пожара дым висел поверху, тек и колыхался синими гладкими слоями, то высвечивая золотые стволы сосен, то будто перерезая их. Сосны тут было порядочно. Родион был уверен, что эти высоко поднятые кроны не хватит огнем и биться на полосе будет легче. (В нашей работе надо каждого знать хорошо. А такого узнаешь черта с два! Понять человека можно, если поставить себя на его место и попробовать его глазами на все глянуть. Да что-то с этим так не получается – он изменчивый и какой-то скользкий. Построже с ним надо или полегче? И кто он такой – просто пакостник или опасность в нем есть для тех, кто его сюда выслал? А вообще, если хорошо понять то, что вокруг тебя, можно понять остальное…)

А дым все густел, и солнце приобрело нехороший красный цвет. Вот и пожар стал слышным – трещало впереди, на фоне беспрерывного, ровного и словно бы в тысячу раз усиленного шороха.

– Дает! – проговорил Родион. – Пройдемте еще.

Если б Евксентьевский не боялся отстать и заблудить невзначай в огонь, он бы не пошел дальше. Дышать уже было тяжело, и солнце стало совсем как лупа в мутную городскую ночь. А Гуляев все осторожно подвигался к пожару, тянул голову поверх кустов, озирался. Зачем это он озирается? Не может же огонь кинуться на них сбоку. Вот Гуляев послюнил палец и поднял его над головой, чтоб узнать, с какой стороны кожу сушит и холодит.

– Что? – спросил Евксентьевский и закашлялся.

– Еще пройдем немного! – крикнул Родион.

Стал слышней шум пожара, он, можно сказать, ревел – чудилось, что огонь жрет землю и лес совсем рядом. И вот дымовые клубы, что выкатывались из леса, осветило будто изнутри красным, и еще в одном месте, еще. Жаром пахнуло навстречу. От близости огня и пересушенного горячего воздуха живой лес на границе пожара быстро терял соки и бессильно опускал листья. Стало душно, и надо было срочно убираться.

Попятились назад. Когда дым поредел и дышать уже можно было, Родион остановился у большой муравьиной кучи. Насекомые сновали, занимаясь своей кропотливой работой. В их бестолковой суете не углядеть было ни смысла, ни результата, но Родион веровал, что эти бесчисленные радетели леса знают, что делают… Хорошо бы, как в детстве, посидеть у муравьиного поселения, набросать в него каких-нибудь козявок, да только детство далеко ушло, теперь работа. Он для них мог сейчас сделать самое лучшее – разрушить этот большой и, может быть, много лет живущий город, чтобы спасти его жителей.

Родион лапника наломал в мешок, лопатой начал быстро насыпать кишащую массу. Евксентьевский глядел на него во все глаза.

– Вот так. – Родион взвалил мешок на плечи спутнику.

– Они же щиплются! – взвизгнул тот.

– Это не страшно. Даже полезно, говорят. И потом, мы же не в детсаде! Конечно, эта работа от безделья, но все же маленькая служба лесу будет…

Евксентьевский шел впереди с мешком на плечах, муравьи заползали под одежду, кусались, и он подумал, что эту работу нашли специально для него, чтобы поиздеваться и унизить человека, который первый раз попал в тайгу. А Родион втолковывал ему сзади:

– Таскайте за полосу, только к взрывам не подходите – мы там сейчас начнем. От огня тоже подальше. И не вздумайте прилечь! Невзначай уснете и задохнетесь. Еще одно. Покажите, где у вас правое ухо. Верно! Дерните его посильней. Вот так. Теперь запомните – к полосе идти если, солнце в правое ухо, поняли? В правое! Ну, я побегу…