Является ли приметой старости то, что он, Крейг, остался при своем мнении, по-прежнему считая, что все эти безрассудные призывы к действию могут лишь стать причиной еще худшего зла, чем то, которое пытаются с их помощью искоренить?

Будь он двадцатилетним, как Энн, или двадцатидвухлетним, как Гейл, решился бы он на бунт, торжествовал бы он, замысливая гибель города?

Он вспомнил слова Слоуна о повозках для осужденных на казнь, о Версале в ночь перед взятием Бастилии. На чьей стороне он будет в тот день, когда по его улице загромыхают повозки? И с кем пойдет Энн? А Констанс? А Гейл Маккиннон? А его жена?

Нет, этот итальянский фильм нельзя смотреть человеку, который только что объявил своей дочери, что на всю жизнь связал себя с кино. Мертворожденный, в художественном отношении ничего собой не представляющий, а вернее — просто дрянной и к тому же скучный. В нем нет даже подлинного трагизма, на фоне которого его собственные проблемы приобрели бы соответствующий масштаб, а его мелкие личные дела, запутанные отношения с женщинами, творческие блуждания показались бы ничтожными и успокоительно непоследовательными.

Он не досмотрел до конца, вышел из кинозала и, чтобы восстановить душевное равновесие, попробовал вспомнить кадр за кадром фильмы Бунюэля и Бергмана, которые видел на этой неделе.

Солнце припекало, и Крейг, полагая, что Энн еще купается, спустился в поисках ее на пляж у отеля «Карлтон». Широкоплечая, с прекрасно развитыми формами, в узеньком бикини, она сидела за столиком у бара. Как отец, он предпочел бы видеть ее в менее откровенном костюме. Рядом с ней сидел Йен Уодли в плавках. Напротив расположилась Гейл Маккиннон; на ней было то же розовое бикини, в котором Крейг видел ее у Мэрфи. Крейгу стало стыдно, что он предоставил Энн самой себе, не подыскав ей компании.

Йен Уодли не слишком утомлял себя хождением в кино: кожа у него была такая же загорелая, как и у обеих девушек. В своих узковатых костюмах он выглядел полным, почти обрюзгшим, но сейчас, без одежды, тело его оказалось плотно сбитым, сильным, внушительным. Он чему-то смеялся и размахивал рукой, в которой держал стакан. В первую минуту никто из них Крейга не заметил, и он решил было повернуться и уйти. Слишком уж напоминала ему эта троица вечно улыбающегося итальянского актера и двух его подружек.

Но он пересилил себя: это было бы ребячеством, дурным тоном — и подошел к столику. Гейл возилась со своим магнитофоном, и Крейг с беспокойством подумал, не брала ли она интервью у его дочери. Он забыл сказать Энн, чтобы она никаких интервью не давала. Но тут он услышал:

— Спасибо, Йен. Я уверена, что радиослушателям в Соединенных Штатах это понравится. Только не знаю, пустят ли вас после этого в Канн.

— А зачем лицемерить? — возразил Йен. — К черту politesse.[27]Называть вещи своими именами — таков мой девиз.

«О господи, — подумал Крейг. — Опять он на своем любимом коньке».

— Добрый вечер, друзья.

— Привет, Джесс! — прогудел Йен. Голос у него был такой же могучий, как и его бронзовый торс. В присутствии двух хорошеньких девушек он стал другим человеком. — А я как раз рисовал этим очаровательным юным дамам закулисную сторону кинофестивалей. Кто что продает, кто кого покупает, какими тайными и грязными путями получают «Золотые пальмовые ветви». Садись, отец. Что будешь пить? Официант! Garçon!

— Ничего не надо, спасибо, — ответил Крейг. В слове «отец» таилась ирония. Он сел рядом с Гейл, напротив Энн. — Что ты пьешь? — спросил он дочь.

— Джин с тоником.

Он ни разу не видел, чтобы она пила спиртное. Прежде, когда за обедом он предлагал ей вино, она отказывалась, говоря, что оно невкусное. Видимо; джин больше подходит для молодежи.

— Весьма любезно с твоей стороны, отец, ввозить поклонниц из-за морей и океанов, не жалея затрат, — сказал Йен.

— Ты это о чем? — спросил Крейг.

— Я читала его романы, — сказала Энн. — Они включены в курс современной литературы.

— Видал? — сказал Уодли. — Я в списке обязательной современной литературы. Ученые девы целого континента жгут свечи по ночам, изучая Йена Уодли. Представляешь? На унылой и безотрадной гальке Канна я встретил читательницу.

— Я тоже прочла две ваши книжки, — вставила Гейл.

— Похвалите их, милая, похвалите, — сказал Уодли.

— В общем, ничего.

— Бедная девочка, — весело сказал Уодли. — Наверно, вы завалили этот курс на экзамене.

Уодли был отвратителен, и все же Крейга невольно покоробило такое пренебрежение Гейл к делу жизни этого человека.

— Вам следовало бы, пожалуй, перечитать его книги, Гейл, — сказал он. — Когда повзрослеете. — На этот раз он мог извлечь выгоду из разницы в годах. — Тогда, надо полагать, вы отнесетесь к ним благосклоннее.

— Вот спасибо, — сказал Уодли. — А то уж очень молодежь наседает.

Гейл улыбнулась.

— Я не знала, что вы такие близкие друзья. Извините, Джесс, я только задам маэстро еще два-три вопроса и потом предоставлю его в ваше полное распоряжение…

— Простите, — сказал Крейг, вставая. — Я не хотел вам мешать. Я искал Энн. Тебе пора в отель, Энн. Прохладно становится.

— Мне бы хотелось дослушать до конца, — возразила Энн. — Мне не холодно.

— Оставайся и ты, Джесс, — предложил Уодли. — В присутствии собратьев по искусству я красноречив, как никогда.

Крейгу почему-то не хотелось оставлять Энн с Гейл Маккиннон.

— Благодарю за приглашение, — сказал он, опускаясь снова на стул. — Ну, раз уж я здесь, закажу себе виски.

— Еще два, — сказал Уодли проходившему мимо официанту, подняв пустой стакан. Затем повернулся к Гейл и добавил: — Валяйте.

Гейл включила магнитофон.

— Мистер Уодли, в начале интервью вы сказали, что положение писателя, работающего в кино, становится все хуже и хуже. Не остановитесь ли вы на этом подробнее?

Крейг заметил, с каким вниманием и восхищением следит его дочь за работой Гейл. Он и сам вынужден был признать, что вопросы она задает как профессионал, а голос у нее звучит приятно и естественно.

— Видите ли, — начал Уодли, — сейчас писатель, работающий в кино, могуч, как никогда. Я говорю о сценаристе, который сам же и ставит и, следовательно, контролирует конечный результат. Он пользуется вниманием критики, ему же достается и финансовое вознаграждение. Однако если сценарист остается просто сценаристом, то его уже никто не замечает. — Уодли говорил теперь серьезно, не дурачился и не изображал перед девушками великого человека. — Вот вам пример: на этом фестивале присуждаются премии актерам, режиссерам, композиторам, операторам и так далее, но нет ни одной для сценаристов. Это новая тенденция, возникшая главным образом в результате принятия критиками теории авторского кинематографа.