Выглядело вышеупомянутое «отогревание» таким образом: перед игрой оркестр выстраивался в цепочку, и старшина всем по очереди заливал в «дудку» немного спирта из заветной фляжки. Дальше «оплодотворенный» отваливал в сторонку и, по идее, должен был покрутить инструмент таким образом, чтобы спирт попал во все изгибы и вентили, немного в него подуть и успокоиться. Но, сами понимаете, обидно – продукт пропадает. Поэтому у заинтересованных товарищей всегда были наготове различные приспособления для принятия указанного продукта внутрь. Причем без всякого риска – кто к запаху придерется? Если что – виноват: наглотался воздуха из инструмента...

Так вот о приспособлениях. Лучшее из виденного мной – мундштук для баритона нашего дяди Лени Михайлова. Сам мундштук длиной сантиметров восемь. Но когда в него ввернут небольшой, сантиметров на двенадцать, узкий стаканчик, это уже не мундштук, это емкость. Подходит наш дядя Леня к старшине, тот ему наливает спирту в мундштук, Ленчик отходит. Дальнейшее – дело техники. А в баритон он антифриз из тещиных «Жигулей» подливал. И все были довольны. Кроме нас, барабанщиков, – нам спирт не полагался.

* * *

И вот стоим как-то на ночной репетиции. Только что «отлабали» очередной прогон. Вдруг слышим голос нового коменданта, генерала Волкова, из динамиков доносится:

– Начальнику оркестра срочно прибыть на трибуну!

Павлов, понятное дело, скатывается со своего «гроба на колесиках» <Так мы называли дирижерскую подставку на колесах – застеленную красным ковром лесенку в человеческий рост, которую вкатывали и выкатывали два офицера>и бежит на трибуну, вытирая седой загривок.

– Товарищ подполковник, – доносится до нас скрипучий голос генерала, – а что это от оркестра так водярой несет?

Павлов что-то тихо отвечает.

– Да-а?! – издевательски тянет Волков. – А вот этому майору, на левом фланге, в какой инструмент вливали?

А «этим майором» был легендарный дирижер Трефов, трезвым которого может кто когда и видел, но никому не говорил. За въедливый характер Трефова прозвали Дустом, и качался этот Дуст на левом фланге с совершенно пугающей амплитудой. Павлов, багровея, спустился вниз и поманил Трефова пальцем. Дуст собрал в кулак все свои силы и, печатая шаг, промаршировал к «гробу».

– Товарищ подполковник, майор Трефов по вашему приказанию... – бодро начал он и залихватски отдал честь.

В этот самый момент из-под мышки у него выскочил «малек» и с дребезгом разбился прямо под носом у всего начальства. Многократно усиленный звук разлетелся по площади, и парадные полки так разоржались, что ни о каком строе еще минут десять не могло быть и речи. Дворцовая рыдала...

* * *

Мое же парадное крещение проходило так. Я стоял рядом с огромным старым «сундуком»-тромбонистом из оркестра училища имени Дзержинского, которого все называли Андреичем.

– Сколько времени, сынок? – осведомился он у меня минут через десять после начала репетиции.

– Без пятнадцати двенадцать, товарищ старшина, – робко сказал я, посмотрев на огромный циферблат, мерцающий у нас перед носом – на Эрмитаже.

– А скока время, а? – спросил Андреич минут через пять слегка заплетающимся голосом.

– Без десяти, – недоуменно ответил я.

– Сы... сынок! – громко обратился он ко мне еще через пять минут и икнул. – С-сколь-ко се... сейчас? Ну это... Скока? А?

Взлянув на его уже абсолютно бессмысленное лицо, я хихикнул:

– Без пяти минут двенадцать.

– Во бля, как время-то летит... – философски заметил он и мотнул тромбоном на вытянутой руке, причем абсолютно синхронно со всеми, кто описывал в это время полукруг инструментом – играли фанфару.

Меня терзало любопытство. Я не понимал, как человек, стоя в строю, на виду у начальства мог так «укиряться», не поднося к губам ничего крепче тромбона.

Приглядевшись, я все понял. Во внутреннем кармане шинели Андреича явно проступала плоская фляга. Из-под воротника торчала коктейльная трубочка. Поднося к губам мундштук, старшина спокойно посасывал то, что было заботливо налито во флягу. Внимательно следя за Андреичем, я прикинул, что пока играли какую-нибудь фанфару или встречный марш, он успевал «наиграть» граммов пятьдесят. Зато во время прохождения торжественным маршем ему спокойно удавалось дососать всю флягу. В перерыве Андреич ее поменял – пустая отправилась в карман брюк, полная заняла ее почетное место. Но кончилось это печально. Проходивший мимо начальник военно-морской оркестровой службы, майор Ватнер решил поприветствовать ветерана.

– Здорово, Андреич! – крикнул Ватнер и хлопнул старшину по плечу.

Андреич икнул, округлил глаза и быстро сориентировался – понимая, что ответив, он выдаст такой выхлоп, что никакое «отогревание» его не спасет, старшина заговорил «в обратную сторону», то есть втягивая воздух в себя:

– Здравия желаю, Владимир Михалыч!

Опытный Ватнер понял все. И Андреич поехал на «губу» без всякого спирта. Благо рядышком, на Певческом мосту дежурили два «уазика» из комендатуры, где по случаю репетиций к параду была, вероятно, открыта бронь.

* * *

Я уже говорил, что основной проблемой ночных репетиций был холод. Щеголеватые музыканты в офицерских шинелях и фуражках особенно страдали. Жуткие мучения доставляли ботинки – ясное дело, тоже офицерские – на кожаной подошве.

Громче всех стонал от холода Меря. Отказаться от узконосых офицерских ботинок ему не позволяла дембельская честь, но ноги мерзли, и он был просто счастлив, когда его матушка выпросила у знакомого тренера специальную согревающую мазь для горнолыжников. Канадский тюбик был немедленно опробован. Извлекая ее из футляра для «альтушки», Меря похвастался перед «сундуками», которые его высмеяли и посоветовали сперва опробовать ее «на кроликах», то есть на воспитонах. Ближайшим кроликом был я. Фальшиво улыбаясь, Меря протянул мне мазь и посоветовал намазать ноги. Я, не долго думая, скинул ботинки.

Следующий час был для меня настоящим кошмаром. Я чувствовал себя стоящим на двух раскаленных сковородках. Я то представлял себе, что, предъявив завтра начальнику огромные волдыри вместо ног, буду освобожден от парадов на предстоящие десять лет, то рисовал в воображении уютную койку в ожоговом отделении Военно-морского госпиталя, то вспоминал, как болел бронхитом в семилетнем возрасте и бабушка прижимала к моим ступням бутылки с горячей водой – сейчас эти бутылки показались бы мне ледяными...

Через час, в перерыве между прогонами, действие мази поутихло и я ощущал лишь приятную теплоту. Пританцовывая от холода, ко мне подошел Меря.

– Ну как? – ласково спросил он.

– Охренительно! – стараясь говорить как можно искренней, ответил я. – Только маловато я намазал, вот что фигово. Будешь мазать – клади в три слоя.

Меря побежал к автобусу.