В подъезде было тихо и темно, пахло лишь известкой и немного окурками. Лариса осторожно, нащупывая ногой ступени, поднялась к первой лестничной площадке и зачем-то проверила почтовый ящик. Это в понедельник-то, когда газеты не выходят. А писем Вафиным давно никто не писал, только открытки на праздники. Дожить бы еще до праздников.

Однако в ящике что-то было – почти светилось сквозь аккуратные отверстия. Лариса с трудом нашла в сумке ключи, отыскала самый мелкий. Мужики обходились без ключа, просто оттягивая и чуть выгибая дверцу, но Ларисе для этого пришлось бы слишком сильно напрячься, да и ногтей жалко. Не говоря уж о том, что все надо делать как следует и чем положено.

В ящике лежала не газета, не квитанция, не письмо и даже не записка от знакомых – просто белый листок писчей бумаги, сложенной пополам. Внутри крупные темные буквы. Лариса, подозревая неладное, поспешно заперла ящик, шагнула к лестнице, ближе к свету, и в единый миг увидела слово «Афганистан» на листке – и услышала шорох в дальнем черном углу.

Она хотела вскрикнуть: «Кто здесь?!» – хотела бросить листок, хотела рвануть вверх по лестнице – но ни руки, ни ноги, ни язык не слушались, их просто раздавило сердце, с грохотом заметавшееся внутри Ларисы.

Из темноты донесся голос – мужской, но высокий и несмелый:

– Простите, что напугал, я сам… Я ухожу уже, извините…

Человек завозился и двинулся из угла мимо Ларисы в сторону выхода, подшаркивая подошвой, – видимо, нащупывал препятствия, как и она пару минут назад. Лариса пялилась на него и не могла разглядеть, как слепая, – мутное пятно вместо лица, еще пятно ниже – видимо, бумаги держит, листовки, надо же, а я думала, таких антисоветчиков и не бывает на самом деле, и ведь вроде не старый, но и не молодой, не высокий и не низкий, повода бояться – нет!

Дверь грохнула, мужчина ахнул, Лариса вскрикнула и вновь оглохла от сердечных залпов, а в глазах стоял выжженный темный силуэт, на мгновение мелькнувший в светлом проеме двери.

– Кто здесь? – громко и уверенно спросили от двери.

И почти сразу возник огонек, неровно продавивший тьму. Лариса обнаружила, что так и застыла, не дыша, в нелепой позе с задранными к голове руками, вздохнула со всхлипом и попыталась осмотреться.

– Женщина, вы как? Этот на вас напал, что ли? – спросил парень от двери – явно парень, молодой, сильный и уверенный в себе. Спросил и сразу, чуть не загасив огонек зажигалки, метнулся к человеку из угла.

Глухо стукнуло, и человек заверещал, кажется, в полном ужасе:

– Нет-нет, я просто письма!..

Лариса всполошенно воскликнула:

– Нет, он не напал, я просто сама испугалась, когда листовку!..

Она резко выкрутила громкость, но было поздно. Зажигалка затухла, и несколько секунд в паре метров от Ларисы кипела совершенно неразборчивая активность: что-то хлопало, шуршало, охало и говорило: «Сюда дал, я сказал, смирно стой!» – а гулявшее в закутке у почтовых ящиков эхо обращало звук в шарикоподшипниковую кашу. Потом зажигалка два раза щелкнула, выбросив красивый снопик мелких искр, а на третий зажглась, почти уткнувшись в скомканную стопу листовок, которую сжимал в кулаке парень. Отсвет обвел золотой каймой твердую скулу, короткую бесцветную стрижку и швы джинсового костюма, а лицо человека из угла как будто превратил в огарок свечи, залитый чернилами, – пятна теней сжались между сально-белыми выпуклостями, не позволяя различить ни черт, ни примет, один только плаксивый ужас меж глубоких складок. И чем дольше парень вглядывался в выбеленный огоньком текст, тем сильнее был ужас на складчатом лице. Потом оно совсем исказилось в дикой усмешке и деловито пробормотало:

– Я, с вашего разрешения, пойду.

Человек из темного угла качнулся и тут же вернулся к стенке – с глухим шлепком и растерянным ойканьем. Парень, не поднимая головы, тихо сказал:

– Прекратить бесчеловечную бойню в Афганистане, да? Интервенция, да? Расстрелы мирного населения, да? А ты это мирное, сука!..

Он сказал что-то еще и, кажется, сделал, и Лариса завизжала. На последнем потрохе, не помня себя от кошмара и ненужности всего происходящего. Когда она пришла в себя то ли через десять секунд, то ли через десять часов, потная, зареванная, осипшая и с цельнооловянной головой, все уже кончилось. Лариса стояла у почтовых ящиков одна, это было видно в слабом свете, долетевшем вдруг со второго или третьего этажа, только скомканные листовки засыпали пол вокруг нее. Лариса поспешно переступила через бумажки, отдергивая ноги, как от кипятка, и чуть не наткнулась на парня, стоявшего спиной к ней и лицом к выходу. Парень был удивительно крупный, даже несмотря на обмякшую какую-то осанку.

– Он… ушел? – шепотом спросила Лариса.

Вместо ответа парень цвыркнул слюной сквозь зубы.

Это почему-то придало Ларисе смелости – очевидно, вместе с возмущением. Она сказала негромко, но повелительно:

– Вы тоже идите.

Парень кивнул, сгорбившись, прошел к двери, открыл ее и посторонился, пропуская кого-то.

– Вадик! – крикнула Лариса шепотом.

– О! – сказал Вадик очень оживленно. – Это встреча, я понимаю. Героя дня встречают еще до порога, ага – а ковровая дорожка, а, вот, из бумаги, тоже нормально.

– Вадик, – сказала Лариса, пытаясь не разреветься. – У меня сегодня такое было, ты просто…

– И ты тоже, – радостно заявил Вадик. – Сегодня, ты не поверишь, товарищ Вафин просто имел удовольствие… Что такое?

Крупный парень, так и стоявший у выхода, качнувшись, развернулся и зашагал к ним. Лариса напряглась, готовясь закричать. Парень сказал:

– Вазых Насихович, я Соловьев. Вас ведь Федоров предупреждал? Мне велели к вам подойти, чтобы завтра вместе на совещание…

– О! – сказал Вадик с удовольствием. – Так это ж просто здорово! Ты коньяк пьешь? Пье-ешь. Сегодня пить будешь. У меня день рождения сегодня.

Лариса заморгала, но решила не спрашивать. Не ее это дело – спрашивать. Для этого более достойные, опытные или уместные люди найдутся, всегда. Вот как сейчас:

– Лорик, у нас пельмени остались?

А наша задача – отвечать и улыбаться.

– Поищем, – сказала Лариса и постаралась улыбнуться.

Песок вернулся, когда Чуча, налюбовавшись шапкой, решил, что точно оставит ее себе. Песок вошел неслышно и некоторое время стоял неподвижно в дверях, будто робот, – ждал, пока глаза привыкнут к яркому свету из незашторенного окна.

– О, – сказал Чуча. – Какие люди! С возвращением, братан.

Сунул шапку подмышку и полез обниматься.

Песок быстренько освободился, зашипев, прошагал к окну и оттуда уже, осмотриваясь, спросил:

– Как жили тут без меня?

– Да нормально все, – сказал Чуча, со скрипом садясь обратно на кровать. – Тихо, спокойно. Мужики на работе постоянно, я в ЖЭК устроился, сутки через двое, удобно. С утречка вон по третьему комплексу пробежался, там в одном подъезде чуваки себе подсобочку в коридоре отгородили, я замок отжал, а там лыжи, барахло всякое, и во, гляди какая шапка. Лиса, мех толстый, прям греет, а?