— Нет, ты посмотри какие лошади! — Восхищался он. — Таких ни у кого нет! Это же арабская порода! — Завтра же покупаем три таких, и отправляемся с ними прямо домой!

— Вы бы подумали Филипп Алексеич, — пытался возражать Данилка. — Да за рубль можно целое село купить, а вы три лошади! У вас же есть ваши тарпаны, есть чечерские кони, которых вам князь Бельский прислал! Сколько можно!

— Молчи, дурак, — прикрикнул на него Филипп. — Я куплю коня и две кобылы, а когда от них появятся жеребята, я их продам за тот же рубль! Тогда у нас будут и кони и деньги, ты понял?

Они долго бродили по рынку, восхищаясь разнообразием товаров, — еще бы, не каждому так везет — побывать на одном из трех самых больших торжищ во всем мире!

Вернулись, когда уже темнело, и сразу отправились в шатер личных слуг Патрикеева, куда их любезно устроил Ларя Орехов, взамен за обещание рассказать, как Филипп один сумел схватить боярина Лыко, мало того, что силача и борца, так еще и окруженного мощной охраной.

Нечего и говорить, что Филипп рассказал охотно, подробно и красочно, а слуги Патрикеева слушали да, знай, наливали.

Выпили изрядно и заснули поздно.

… — И вот только что до нас дошла весть еще об одном злодеянии, содеянном по приказу нашего погрязшего в грехах старшего брата!

Князь Андрей Большой оглядел огромную толпу вооруженных дворян, как его собственных, так и Бориса, собравшихся с утра по звону колокола на центральную площадь стольного города удела — Углича.

— На днях, по его приказу, — продолжал князь, — был схвачен в своем собственном селе боярин Оболенский-Лыко, который служил нашему брату Борису, — он глянул на стоящего рядом Бориса и тот кивнул, как бы в подтверждение его слов. — Это последнее преступление переполнило чащу нашего братнего терпения. Ведь это означает, что теперь любой из вас, здесь стоящих, наших верных дворян и слуг, любой, — повторяю, — без нашего разрешения и ведома может быть схвачен великим князем, заточен в темницу и даже казнен! Такого не водилось испокон веков в земле русской! Матушка наша, вдовствующая великая княгиня Марья, поддержала нас, в нашем стоянии за святую правду и древние наши обычаи. Еще раз подчеркиваю — ни я, ни стоящий рядом брат мой, князь Борис, не претендуем на московский престол и ни в чем не хотим ущемить права брата нашего старшего государя и князя великого! Но мы хотим защитить наши исконные права и не позволить ему единолично и произвольно править в общей земле, пренебрегая испокон веков установленными законами! Батюшка наш покойный, великий князь Василий завещал нам, в случае нарушения старшим братом старых законов, обращаться за судом и помощью к королю польскому и великому князю литовскому Казимиру. Казимир знает о том, что у нас происходит, и обещал поддержать нас. А посему мы сегодня же выступаем всеми нашими общими силами и войсками в сторону Ржева. Великий князь Тверской, поддерживая нашу борьбу, разрешил нашему войску проход через Тверские земли. Быть может, увидев силу и решимость, великий князь поймет, как он неправ, ссорясь со своими родными братьями, и вернется к соблюдению законов и уважению наших прав! Мы благодарим вас за верную и преданную службу! Сейчас здесь состоится торжественный молебен, после которого с Божьим благословением мы выступаем!

Толпа загудела возбужденными голосами. Стоящие в задних рядах Картымазов и Зайцев переглянулись.

— Кто бы подумал, — сказал Картымазов, — что дойдет до такого…

— А как ты полагаешь, — спросил Зайцев, — испугается нас великий князь?

Картымазов подумал.

— Насколько я знаю, — вздохнул он, — Иван Васильевич человек очень осторожный. Он не пойдет на открытую войну, но рано или поздно добром для его братьев это не кончится.

— Значит и для нас тоже, — вздохнул Зайцев.

— Да ладно! — махнул рукой Картымазов. — Чего заранее тужить? Авось как-нибудь обойдется!

— Это верно, — согласился Зайцев и как будто успокоился. — А вот интересно, — спросил он, становясь на колени и готовясь к молебну, — в каких еще языках, кроме нашего, есть такие слова: «авось» и «как-нибудь»?

— Тише вы, молебен начинается, — шикнул на них кто-то сзади.

Еще кто-то спросил:

— А что это за батюшка проводит молебен, я его раньше не видал.

И еще кто-то третий ответил.

— Да он у нас новый. Недавно приехал. Отцом Аркадием зовут.

… В то время как в Угличе Федор Лукич Картымазов преклонял колени для молебна перед выступлением в дальний поход, Филипп Бартенев проснулся в Новгороде позднее, чем обычно, после долгого вечернего застолья с рассказами, и стал поскорее собираться к Патрикееву за обещанной наградой.

Патрикеев принял его сегодня радушнее, чем вчера, — он еще не успел утомиться выполнением державных дел, поэтому сразу припомнил, о чем идет речь, и довольно торжественно сказал:

— Ну что же, я доложил о тебе великому князю. Государь доволен твоей службой и велел обождать здесь пару дней, быть может, он и сам захочет наградить тебя за блестящее выполнение порученного тебе дела. А я исполняю свое обещание.

Наивысший воевода московский вынул из сундучка, стоящего на его столе, продолговатый серебряный слиток с рубцом посредине длиной около четырех вершков[5]и протянул Филиппу.

— Прими в награду от меня за верную службу!

Филипп низко поклонился и принял довольно тяжелый слиток[6].

Ларя, присутствующий на церемонии, подал Филиппу мешочек из красного бархата с кожаными, затяжными шнурками.

— Ларя сообщит, когда государь изволит принять тебя, — сказал на прощанье Патрикеев.

Филипп, сияя от счастья, еще раз поклонился и вышел.

— Ну, как? — с нетерпением воскликнул ожидающий его с лошадьми Данилка, — Получили?

— Вот он! — Гордо сказал Филипп и вынул из мешочка рубль.

— Ух, ты! — восхитился Данилка, — Я еще никогда такого не видал.

— Я тоже, — признался Филипп.

— Ну, так что — на торг за конями?

— Нет, сейчас уже не успеем, — Филипп глянул на небо, жмурясь от солнца, — Скоро полдень — нас Алеша ждать будет.

Алеша снова был в образе девочки-подростка.

— Привет вам от Василия Ивановича! — весело сказал он. — Только что был у него.

— За привет спасибо, но ты главное дело говори — нашел ты этого Власа Большихина?

— Найти-то нашел, да только не хочет он ни в какую возвращаться, потому как боится, что повесят его в войске за трусость и дезертирство. И он прав — стоит ему показаться на глаза сотнику Дубине и тот его если и не повесит, то засечет до смерти — точно.