class="p1">– Вот и я – нет. Однако он хотел что-то этим сказать. Гейнц, Гейнц, ты слишком переоценил мои познания о древних скандинавах, – размышлял вслух Зимон. – Он говорил, что о Викаре рассказывал Мейендорф? Но чёрт меня побери, он столько всего рассказывал, если бы я мог вспомнить!

В этом направлении был бесповоротный тупик. Тогда Зимон снова подумал о Фридебурге. Адмирал откровенно не вписывался в картину под общим названием «Трудные будни серых волков Атлантики». Всё равно, что увидеть великого коллекционера титулов фельдмаршала Германа Геринга за штурвалом прорывающегося сквозь огонь зениток бомбардировщика. Но он был бы куда более потрясён, если бы знал, кто слушал их разговор у открытого люка отсека командирской каюты.

Глава десятая

Бывшего властителя Третьего рейха трудно было узнать. Две недели в море и ужасные условия жизни на лодке оставили на лице Адольфа Гитлера тяжёлые следы. Оно стало одутловатым, набрякшим, измученным. Исчезли знаменитые усики. Выбритый наголо череп исполосовали вздувшиеся вены. Фюрер тяжело переносил морскую болезнь, сырость и подолгу мучился, не вставая с койки. Он уже не был как прежде импульсивен, и всё чаще впадал в долгую депрессию. После покушения 20 июля он страдал от рецидивов контузии и быстро уставал. Теперь же Гитлер и вовсе редко вставал с матросской койки, задыхаясь без свежего воздуха и страдая желудком без привычной кулинарной диеты личного повара-диетолога Констанции Марциарли. При том знаменитом взрыве в бункере в июле сорок четвёртого Гитлера осыпало осколками дубового стола, защитившего его от взрывной волны. Всё тело было сплошь покрыто оспинами мелких ранок. Теперь же, казалось, зажившие раны неожиданно начали гноиться, доставляя непроходящую, изматывающую боль. В то же время он стал более терпимым к Еве. Её привычки, прежде его раздражавшие, такие как курение и чрезмерное использование косметики, сейчас казались недостойной внимания мелочью. Он был ей благодарен хотя бы за то, что она отказалась от привычки загорать без купальника, если выпадала редкая возможность выйти на палубу под тёплые лучи солнца. Засыпая и просыпаясь, фюрер видел перед собой портрет размером сорок на двадцать восемь сантиметров Фридриха Великого, кисти Антона Графа, сопровождавшего его повсюду и сейчас висевшего над ужасно узкой и жёсткой койкой. В нём он пытался черпать силы, но делать это получалось всё сложнее и сложнее. Иногда Гитлер вскакивал, и как двадцать лет назад, когда сидел в одиночной камере, замирал перед зеркалом и, сжав кулаки, начинал повторять: «Всё зависит только от меня! Пока я жив, я буду думать только о победе! Я уничтожу всех, кто против меня! История будет добра ко мне, ибо я сам намерен её писать!» Но если в те неспокойные дни подобная медитация его возбуждала, заставляя беспокойно метаться по камере из угла в угол, то сейчас лишь отбирала силы. Повторив как мантру старые заклинания, фюрер, тяжело дыша, падал на руки Еве и забывался беспокойным сном.

Гитлер настоял свести формальности на лодке к минимуму – глупо будет выглядеть постоянное салютование в тесных отсеках заметивших его подводников. Но от минимального комфорта, какой ему пытался предоставить экипаж, отказываться не стал. Гостям отдали целиком носовой торпедный отсек, сделав на скорую руку небольшие доработки для их удобства. Носовой гальюн теперь был предоставлен в исключительное пользование пассажиров. Здесь же установили металлический умывальный шкафчик с зеркальцем на дверке. Для гостей не жалели пресной воды – неслыханная роскошь, в то время как команде пришлось реже умываться и чаще пользоваться одеколоном «Колибри». Благо, его имелось в избытке. Всего пассажиров было пятеро. Не считая самого фюрера и отвечавшего за морской переход адмирала Фридебурга, Ева настояла, чтобы взяли мужа её сестры Гретель, группенфюрера СС Германа Отто Фегелейна. Фегелейн был близким другом самой Евы, но главное – он входил в число людей, которым Гитлер особенно доверял. Дабы оправдывать своё присутствие, группенфюрер взял в обязанность выполнение сразу нескольких функций. Исполняя роль секретаря, собирал информацию о том, что происходило в мире, и особенно всё, что касалось их бегства. Отвечал за связь с Борманом. Выполнял работу личного камердинера, помогая Гитлеру бриться и одеваться. Развлекал игрой в карты, чтением книг и выдуманными историями. Пятым пассажиром был личный врач фюрера – Людвиг Штумпфеггер. Хирург по образованию и оберштурмбаннфюрер СС по призванию, он недрогнувшей рукой сделал шестерым детям Магды Гёббельс уколы морфина, после чего раздавил каждому во рту по ампуле синильной кислоты. Это, впрочем, не мешало ему жаловаться Еве на то, что дома остались трое брошенных на жену детей. Доктор легко переносил замкнутый мир подводной лодки, не роптал, лечил экипаж, не брезгуя вскрывать на теле матросов распухшие гнойники, ввёл на лодке ежедневный медицинский осмотр. В целом Штумпфеггер был единственным, чьему присутствию командир обер-лейтенант Гейнц Шеффер был искренне рад. С остальными дело обстояло сложнее. Больше всего хлопот ему доставляла фрау Ева. Её капризы следовали один за другим, доводя Шеффера до плохо скрываемого раздражения. Высокопоставленную фрау всё же удалось убедить, что курить в отсеках строжайше запрещено и опасно, но взамен, когда ей начинал досаждать никотиновый голод, она требовала немедленного всплытия и не спускалась в лодку, пока не выкуривала залпом три сигареты. Через неделю плавания Ева наконец удосужилась узнать имя командира и теперь выкрикивала его каждый раз, словно вызывала прислугу. Вот и сейчас она листала присланные с испанским пароходом газеты и, вдруг уткнувшись лицом в подушку, громко зарыдала, исподволь оглядываясь в поисках чьей-нибудь поддержки. Уже привыкший к её истерикам свояк Фегелейн даже ухом не повёл, и продолжал выписывать из газет в блокнот основные тезисы для доклада фюреру. Тогда Ева пошла в центральный пост, в надежде найти там Шеффера.

– Гейнц! – крикнула она, увидав его склонённую над штурманским столом спину. – Ты только посмотри, что пишет наша «Der Angriff»! – Ева бесцеремонно ткнула ему в лицо измятую газету. – Первыми в фюрер-бункер ворвались русские какого-то там полка, а с ними две медсестры. «Где вещи Евы Браун?!» – кричали они поднявшим руки служащим. Гейнц, ты представляешь, русские санитарки искали мои платья! Я оставила в спальне любимые туфли на пробковых каблуках от «Феррагамо». Что теперь будет с ними?

– Фрау Гитлер, смиритесь, их уже носят какие-нибудь Марьи или Авдотьи, – ответил за Шеффера незамеченный за перископом Фридебург.

– Ганс! – опешила Ева. – Вы здесь? Как же вы меня напугали, вы всегда умудряетесь оставаться незамеченным. Я знаю – это вы во всём виноваты! Почему вы не позволили забрать все мои чемоданы?

– Помилуйте! – искренне возмутился адмирал. – Чтобы погрузить даже часть ваших вещей,