В один из дней он сообщил мне по телефону, что летит на турнир в Испанию и пару дней проведет в Париже. Он ска- зал, чтобы я ни о чем не думала, плюнула на все неприятно- сти и махнула в Париж.

“Во-первых, я хочу тебя видеть, – сказал он, – а во-вто- рых, Париж – город, в котором теряют все плохое и обретают хорошее, включая меня”.

Миша, как всегда, “возник” в нужный момент. У меня уже был готов пакет документов для Геры в связи с его выездом из СССР. Более надежную оказию, чтобы пакет попал по назначению, через Мишу, трудно было себе представить… Я встретила его в аэропорту “Шарль де Голль”. Стали выходить пассажиры, и среди них я увидела пожилого человека с болезненным лицом. На нем было старомодное пальтишко и огромная, не по размеру, “совковая” пыжиковая шапка. Трудно было узнать в этом человеке блистательного любимца публики, знаменитого Михаила Таля. Но это был он… Выглядел Миша столь ужасно, что мне стало страшно. Он был совершенно трезв, но запах его любимого “мартеля” я уловила… Он сразу среагировал на мой испуганный взгляд и засмеялся: “Не бойся, рыжик! Это я репетирую роль чучела Михаила Таля в новой кинокомедии”. “Миша, – сказала я. – Это – не кинокомедия. Это – фильм ужасов!” А он обнял меня и сказал: “Ужас был бы, если бы ты не приехала”.

Миша рассказывал о Гере, интересовался моими делами и совершенно расцветал, когда разговор заходил о Жанноч- ке. Через два дня я провожала его в Испанию. Он был весел и говорил, что давно не чувствовал себя так хорошо, как в эти два дня. А я думала только об одном: каким образом можно играть в шахматы, находясь в таком чудовищном состоянии?

Прошла неделя, и он позвонил из Испании. “Саська! – закричал он радостно. – Кажется, я начинаю неплохо играть в шахматы!”

«… Над молодым чемпионом светило яркое солнце славы, будущее виделось радостным и безоблачным… Но Бог рассудил иначе, и на долю Таля выпало немало тяжелых испытаний. Дальнейший его творческий и спортивный путь был омрачен тяжелой болезнью почек, сопровождавшейся острыми, труднопереносимыми болями. Приступы болезни наступали неожиданно, часто во время соревнова- нйй. Приходится лишь удивляться, что после стольких операций, проведенных под общим наркозом, Миша еще сохранял удивительную ясность и быстроту мышления.

Болезнь оказалась неизлечимой. Врачам уже давно было очевидно, что жить Талю осталось недолго. Но случилось чудо: Таль еще многие годы мужественно противостоял смертельному недугу.

Его спасительным лекарством были шахматы! Когда болезнь на шаг отступала, Миша сразу же бросался в горнило шахматной борьбы…»

Виктор МАЛКИН, доктор медицины

("Шахматный вестник", 1992 г.)

Потом мы встретились с Мишей в Брюсселе, куда он приехал с Гелей. Это было после двух полостных операций в Риге, когда у него было желудочное кровотечение, причину которого так и не установили даже во время операции. Миша был очень слаб, еле передвигал ноги… Понятно, что Геля не могла отпустить его на турнир одного. По просьбе Гели мой знакомый антверпенский врач осмотрел Мишу в гостинице и обнаружил абсцесс в области шва. Он высказал предположение, что абсцесс – результат отторжения шовных ниток, которые “забыли” вовремя удалить. Он сказал, что, скорее всего, абсцесс придется вскрывать… Позднее так оно и произошло…

Больше всего меня изумило то, что после осмотра, нахо- дясь в ужасном состоянии, Миша настоял, чтобы мы все пошли в ресторан (!), и в ресторане заказал себе каких-то моллюсков, морских червей – все очень острое, выпил несколько рюмок спиртного и в течение всего ужина шутил по поводу изощренности человечества, догадавшегося, что все эти неэстетичные с виду морские твари на самом деле являются изысканнейшими деликатесами… Наш знакомый антверпенский доктор хватался за голову и не сомневался, что придется вызывать скорую помощь… Но Мишин организм был непостижим! Правда, тогда сыграл он, по-моему, две-три партии и выбыл из турнира…

В июле 1990 года Гера с семьей прилетел в Израиль. Ко- нечно, я тут же сделала то же самое. Вскоре прилетел Миша с Гелей и Жанночкой. У всех у нас было прелестное и беззаботное настроение – мы впервые за много лет собрались своей большой семьей за одним столом.

Миша был “в тонусе”, без конца острил, с аппетитом ел, выпивал и поминутно выбегал из комнаты покурить. У всех сложилось ощущение, что он начинает избавляться от своих хвороб…

Гера сделал в те дни много фотографий, которые мы про- явили уже после того, как Миша уехал. Как-то однажды мы сидели с Герой на диване и рассматривали фото. И вдруг Гера с тревогой в голосе сказал: “Мама! Посмотри! Это – не наш папа! Это – старый мертвый человек!” Мне стало не по себе от его слов, но то была правда…

Пока Миша был рядом, от него исходило какое-то маги- ческое свечение, которое делало его в глазах окружающих молодым и здоровым. С фотографий же смотрела выцвет- шая тень человека, который когда-то был Мишей Талем, – без радости, без малейшего блеска во взгляде. Как царственная новогодняя елка после того, как вдруг взяли и выключили сверкавшие на ней разноцветные гирлянды лампочек…

Находясь в течение жизни рядом с Мишей, я часто наблюдала в нем сходные эффекты внезапного “выключения”, но не такие и другого происхождения. “Выключался” он обычно в те моменты, когда разговор переставал быть для него интересным. Собеседник всегда улавливал этот мо- мент, и дальнейшее зависело от его такта. “Выключение” означало одно: “Разговор окончен. Извините – у меня больше нет времени”. Тактичный человек сам в такой момент прерывал беседу и замолкал. Или уходил. Бестактному приходилось объяснять. Могла я объяснить, мог – Кобленц… Объясняла Геля…

Но Миша мог и “включаться” – как правило, тогда, когда разговор переходил на шахматную тему. Однако при усло- вии, что собеседник – человек, постигший шахматы. Спе- циалисты могут часами беседовать друг с другом, пересыпая диалог невероятным количеством своих и чужих цитат. Шахматисты общаются на языке шахматной нотации. Эта способность всегда вызывала у меня изумление. Я ничего не могла понять, но слушала моих “инопланетян”, наблюдая за их эмоциями. Если собирались, например, вместе Таль, Штейн и Гуфельд, то их общение выглядело примерно так:

Гуфельд: А что вы скажете на: коньечетыреэфшесть- слонбжедва?

Штейн: Слонжесемьеэфжеэфконьдэпятыпах!

Таль: А не хотите ли: наконьэфшестьвпромежуткеферзь- ашвосемь?

Гуфельд: Наферзьашвосемьладьяжевосемьсшахомсемьладьябьеташвосемь и – без мамочки!

Таль: А после