против ее искажения. Он борется не с католицизмом — такой цели, вероятнее всего, перед ним даже и не было. Он за моральность, за порядочность, за чистую веру. Он не против священников вообще, а против негодных священников, против таких, которые не достойны своего звания[304]. Безнравственность Бебель осуждал с точки зрения христианской морали. И в этом снова его близость к проповедническим примерам. В «Декамероне» такой твердой нравственной оценки не было, так как возросший, расширившийся индивидуализм расширял поначалу и нормы нравственности.

После 167-й фацетии в III книге Бебель пишет: «Дальше следуют фацетии о грубости и невежестве священников». Примеров такого невежества он приводит очень много. Эти примеры вполне можно было поставить в один ряд с теми перлами, которыми изобилуют «Письма темных людей». Иногда же рассуждения о том, как надо сказать «magister nostrandus» или «noster magistrandus», меркли перед тем, что рассказывал Бебель. Но в «Письмах темных людей» над этим потешались, а Бебеля все это возмущало. Священники из его фацетий не умеют венчать, не умеют крестить младенцев, не знают, когда какую службу надо служить в церкви. Несмотря на это, они берутся толковать Писание, и получается, что Адам вкусил не запретного плода, а вонючего (священник перепутал латинские слова «vetitum» и «foetidum»). Пишут письма на латинском языке, неимоверно его перевирая, монахи-францисканцы не знают, кто такой был св. Франциск — основатель их ордена. Небесную иерархию, библейские сказания они представляют себе наподобие земной. Если аббат из Цвифальтена посмеиваясь иронизирует над тем, почему был распят Иисус Христос, то и простой крестьянин может сказать св. Николаю, что тот «несговорчивый барышник». Чем невежественней священники, тем легче им заручиться благосклонностью своего высшего церковного начальства. В церкви все настолько извращено и испорчено, что самому Иисусу уже невозможно стало все это терпеть, и он прощается с богоматерью, вновь отправляясь на Голгофу.

Когда какой-то священник пьет сверх меры и не в состоянии добраться до дому, может, это и смешно. Но один смешон, потому что от чрезмерного винопития теряет последний разум, другой из-за своих любовных похождений, третий, потому что страшно необразован, четвертый — так как нисколько не верит сам в то, что проповедует, пятый, шестой, седьмой — получается, что нет им конца.

Отзвуки борьбы с недостатками католической церкви встречались во всей немецкой литературе XVI в., и Генрих Бебель своими фацетиями на эту тему занял в этой борьбе далеко не последнее место, объективно помогая таким образом делу грядущей Реформации.

К фацетиям о духовенстве примыкают фацетии, в которых Бебель говорил о князьях. В одной из них он прямо писал, что князья не уступают монахам, и непонятно, кто лучше, потому что князь может надеяться попасть в царство небесное, только если он умрет в колыбели. Как и церковники, князья распределяют должности произвольно, по благосклонности. Как и церковники, князья и рыцари невежественны, грубы. Они проматывают богатство, которое нажили их отцы, сами делать ничего не умеют и грабят купцов да иноземных послов. Один дворянин, видя, как венецианский посол едет безбоязненно по немецкому городу, сокрушается о том, что никто на него не нападает. Ни у Поджо, ни у немецких предшественников Бебеля антидворянских фацетий не было вовсе. Сословная типизация, вообще, очень отличает фацетии Бебеля. Эту типизацию подсказывала сама жизнь Германии того времени. У Боккаччо, у Поджо, в шванках в круговорот страстей — мелких или крупных — попадали все, независимо от того, к какому сословию они принадлежали.

Очень тесно связанный с крестьянством, сам сын крестьянина, Бебель относился к крестьянам без тени того пренебрежения и ненависти, кото рые так часто встречались в городской литературе и в немецких фастнахтшпилях. В бюргерском шванке, в фастнахтшпиле XV—XVI вв. крестьяне были тупы, невежественны, пьяны, сластолюбивы, они дрались, объедались, неловко подражали богатым горожанам. У Бебеля в большинстве фацетий они не таковы. В фацетиях о священниках крестьяне всегда умнее, сообразительнее, остроумнее, чем священники. Они находчивы, трудолюбивы. Бебель сочувствовал бедным крестьянам, презирал тех, кто, «выбившись в люди», становился чванным и высокомерным. Ему очень близки были всякие хозяйственные нужды крестьян, уклад их жизни, их повседневные дела. (Поэтому, вероятно, его и привлекал древнегреческий поэт Гесиод. Ни в «Фацетиях», ни в сборнике пословиц он не упоминал его «Теогонии», а говорил о дидактической поэме «Труды и дни», где Бебеля интересовали всякие хозяйственные советы и наставления.)

Бебель был очень горд тем, что он немец, и считал, что нет никакой нужды придумывать или выискивать себе почтенных исторических предков, как делали это некоторые его современники. Среди немцев первые для него — швабы. Патриотизм «Фацетий» Бебеля виден во всем их содержании и даже в самом факте их написания. Но, будучи столь ревностным патриотом своей страны, в высказываниях о других народах он был не всегда справедлив. Так, Бебель не любил французов. И в этом он тогда не был одинок. Без симпатии относились к ним и Себастиан Брант, и Якоб Вимпфелинг, и другие немецкие гуманисты. Это было связано с тем, что в то время в борьбе за объединение Германии существовало два разных направления. Одни считали, что в объединенной стране власть должна принадлежать немецкому императору, другие, наоборот, полагали, что неполадки в стране настолько серьезны, что своими средствами, силами одних только немцев ничего невозможно уже сделать и что остается рассчитывать на помощь другого народа, хотя бы французов. Между тем Бебель писал: «Это народ лживый и хитрый», «на французской земле были и есть воры и разбойники... их предки не франки, а разбойники», сердился на французских хронистов за то, что они якобы приукрасили подлинную историю битвы при Теруане, во время которой французы перебили слабых и безоружных (фацетия 94 в кн. II). И все это потому, что Бебель без всякого сочувствия относился к профранцузской партии. Из неприязненного отношения к французам вообще проистекало у него и отрицательное отношение к прославлению императора Максимилиана (1493—1519), на которого возлагались надежды по объединению Германии. (Многие гуманисты придавали личности Максимилиана романтический ореол и объясняли его неудачи лишь непостоянством его характера).

Грубы и невежественны у Бебеля швейцарцы, но не менее осуждал он грубость и невежество своих соотечественников. Недолюбливал он и простоватых баварцев, однако с удовольствием рассказывал об удачном выражении Людвига, герцога баварского, который, нанимая себе телохранителей, отметил тех, у кого было много шрамов и рубцов, но сказал, что он «охотней посмотрел бы на тех, кто нанес им столько ран». Удовольствие от удачного выражения у Бебеля было сильнее неприязни к баварцам. Это же можно сказать и об отношении Бебеля к евреям, хотя, конечно,