Как дикий кот, он кинулся на Тропинина и повис на его руке. Между ними возникла нелепая схватка: Михаил с воем укусил противника, а тот закрутился на месте, тщетно пытаясь стряхнуть с себя обезумевшего художника. Наконец-то сила возобладала. Тропинин ухватил Михаила за горло и, с ненавистью глядя в его искаженное болью лицо, сильным ударом вонзил древко кисти в его правый глаз. Полированная ручка вошла в голову на половину своей длины и с хрустом надломилась. Михаил издал хрипящий звук и слепо пошатнулся. Алый фонтанчик крови брызнул из разорванной глазницы, рот исказила гримаса, он дико закричал. Предсмертная агония была непродолжительна – жуткий крик внезапно оборвался. Михаил рухнул на пол, затрясся всем телом и уже через пару секунд затих и больше не шевелился.

– Черт бы подрал этого идиота! – в бешенстве заорал Тропинин. – Мерзкий хорек! Он еще кусается!

Со всей силы он начал пинать труп художника, однако, не удовлетворившись, в припадке ярости опрокинул на убитого массивный мольберт с разорванной в клочья картиной.

– Вот тебе, сука, твои картины! – орал он. – Ну что, теперь доволен? Нравится, когда я плохой? Чего молчишь? Чем же ты был недоволен, когда я был хорошим?

Сергей, с лица которого так и не сошла веселая улыбочка, зачарованно наблюдал за действиями шефа.

– Чего уставился? – зло накинулся на него Тропинин. – Видишь, с кем приходится работать? Проклятье, – тяжело дыша, добавил он, брезгливо осматривая разорванный рукав. – Костюм испортил!

Сергей сделал подобострастную мину и вопросительно кивнул в сторону рыдающего на полу художника.

– Вы звери! – прошептал Илья.

– Что? – удивленно наморщил лоб Тропинин. – Звери? А слушай, пожалуй, ты прав.

Он внимательно осмотрел свои ботинки, брюки, перчатки, и лицо его приняло безразличное выражение.

– Я всю жизнь ненавидел, когда меня кусают насекомые. Маленькие гадкие твари. Я всегда топтал их, и их жалкие тельца растекались под моими подошвами склизкими каплями. Однако мы заболтались – это все эмоции и слова. Приберешь здесь, – обратился он к Сергею. – И заберешь все лишнее. Пять минут! Я жду в машине.

Не оглядываясь, он вышел из дома. Часы показывали начало второго. Стояла тихая звездная ночь. Соседние дома спали, нигде не было видно огня, и только в темной массе тропининского джипа тревожно вспыхивал красный огонек сигнализации.

Вскоре появился Сергей с желтым чемоданчиком, прикрыл за собой калитку и запер ее на ключ. Они сели в машину, опустили стекла и прислушались.

– Этот ненормальный все-таки вывел меня из себя, – устало признался Виктор. – Жаль, конечно, но теперь уже ничего не поделаешь, мы все подвержены ярости, и все же мне было бы гораздо выгоднее, если бы они уехали в Америку.

Откуда-то издалека, поначалу едва слышно, но с каждой секундой нарастая и становясь все отчетливей, в ночной тишине парка стал слышен нервный перелив сирены.

– Пора ехать, – скомандовал Тропинин. – Не включай свет.

Черная машина вздрогнула и, глухо заворчав мощным мотором, плавно тронулась с места. Как только она пропала в густом мраке, с другой стороны улицы к дому стали стремительно приближаться мечущиеся по стенам и деревьям красно-синие огоньки милицейских машин.

Послышался веселый звон бубенцов, и на тенистой липовой аллее, ведущей к Большому дворцу, появилась пара гнедых лошадок. Ухоженные, сытые животные высокомерно косились на гуляющих и, потрясая вплетенными в гривы нарядными лентами, неспешной рысцой тянули груженный туристами рессорный тарантас. Пассажиры с одинаковыми рюкзачками крутили головами по сторонам, а девушка-матрешка в расписном платке торопливо зачитывала им исторические факты и поясняла, что, когда и кем было воздвигнуто в этом огромном и потрясающем воображение архитектурном ансамбле. Гости Павловска восторженно охали от удивления и фотографировали чудеса русского классицизма. Конная прогулка им очень нравилась, несмотря на то что все вокруг провожали их коляску снисходительными взглядами. День был просто создан для экскурсий и семейного отдыха – у будки мороженщика галдели дети, между деревьев носились велосипедисты, по водной глади скользили лодочки, коляски с младенцами объезжали цветники, гуляющие развлекались прохладительными напитками и озабоченно принюхивались к носящемуся в воздухе прогорклому духу шашлыков. Все дышало покоем и безмятежностью. Над необозримыми просторами ландшафтного чуда Гонзаго в безбрежной синеве июльского неба спали ленивые облака, ветерок сонно покачивал листву берез, а солнце серебрило бликами изогнутую саблю реки Славянки. Казалось, что более благостной и идиллической картины представить себе невозможно.

Растворившись в этом умиротворяющем и способствующем созерцанию пейзаже, Соня размышляла о бестрепетном покое, которым наполнил ее душу сегодняшний день.

«Деревья как люди, – радостно думала она. – Живут на земле, тянутся к солнцу, любят тепло и воду, боятся огня пожара и топора убийцы, родят себе подобных и истлевают в назначенный срок. Значит ли это, что они и любят друг друга, как люди? Да, наверное, так оно и есть. Чувствовать, уж во всяком случае, они точно могут. Биологи доказали: растения различают добро и зло. Они живые…»

Неся сандалии в руках, она легкой походкой шла по аллее, и вид босоногой девушки с огромной собакой вызывал волнительный шепот среди нарядно одетых провинциалов.

Еще всего пару часов назад она с Перро уныло гуляла по парку, с грустью размышляла о своей разбитой любви, колола себя упреками, терзалась и мучилась – и вдруг случайно набрела на луг: нескошенный и дикий, он поразил ее.

Заглядевшись, Соня сошла с дороги и, касаясь ладонями высоких травинок, побрела к одному из его лесных островков, туда, где посреди изрытой кротами поляны стояли, обнявшись, береза с сосной.

Могучие деревья, посаженные традиционно для этого парка вместе, переплелись корнями, их сросшиеся стволы доверчиво льнули друг к другу, а ветви, словно руки влюбленных, сплелись в одну огромную хвойно-лиственную крону. Вдохновленная дружбой дерев-великанов, Соня уткнулась лицом в берестяное тело березы и, дотянувшись руками до изрытой трещинами сосны, почтительно замерла. Легкий, подымающийся из земли поток живительной силы наполнил грудь. Ничто уже не казалось ей заслуживающим внимания из того списка обид, который она сочиняла все предыдущие дни, ничто теперь так не интересовало и не волновало сердце, как мысль о том, что она должна как можно скорее увидеть его вновь. Обнять, вот так же замереть, простить, а после снова жить и никогда уже не расставаться. Ощутив невероятное облегчение, она рассмеялась, и колючая заноза печали выпала из сердца.

Позабыв обо всем на свете, Соня гуляла по лугу, валялась в некошеной траве и, долго лежа на спине, с наслаждением смотрела в пустоту небес. Полуденный зной сморил коротким сном. Проснувшись, она пошла на пруд за Розовым павильоном, разделась прямо у дороги и, не глядя на сконфуженных туристов, упала в зеленеющую ряской воду. Прохладная вода остудила ее придонным ключом. Перро заметался по берегу и с разбегу прыгнул за хозяйкой. Соня вдоволь наплавалась, смущая гребцов на лодочках обнаженной грудью. Когда она выбралась на берег и обсохла, позвонил Пепел.