— Деньги!

— Деньги тебе? — рассмеялся Корецкий. — Деньги? Думаешь, не заплачу… Деньги я сейчас…

И он стал шарить по карманам.

Половой терпеливо ждал.

Корецкий, обшарив себя, взглянул на полового и удивился:

— Тебе чего? Да, деньги… Вот тебе деньги, дай водки, говорят, а деньги вот…

Он с трудом расстегнул единственную пуговицу на рубашке и раскрыл грудь.

На груди на верёвочке висела завёрнутая бумажка. Он распутал её, развернул и разостлал на столе, говоря:

— Вот они, деньги — вернее смерти!

Козодавлев-Рощинин заглянул на бумагу. Это был вексель, написанный крупным почерком.

Сумма была показана в пятьдесят тысяч рублей.

— С нами крестная сила! — прошептал комик, прочтя подпись на векселе.

Корецкий вдруг вздрогнул, словно опомнившись, скомкал вексель, сунул его за пазуху и, упав головою на стол, остался неподвижен, будто заснул.

— Эй, милый! Безобразно… не ладно! — стал тормошить его половой и кликнул подручного; они приподняли Корецкого и стали выводить его вон.

XV

Козодавлев-Рощинин, выйдя из трактира, почувствовал, что голова кружится от спёртой атмосферы чёрной половины «Лондона» и от винного угара, стоявшего там. Он с удовольствием вдохнул в себя пыльный воздух нагретой июльским солнцем улицы и пошёл, раздумывая о том, что только что узнал от Корецкого.

— Берегись! — раздался зычный бас где-то очень близко, и две лошадиные морды очутились у самого его лица.

Он едва успел отпрыгнуть назад — карета, запряжённая серыми в яблоках рысаками, направляясь в ворота, переехала тротуар, чуть не задев его.

В карете сидела барыня лет за тридцать.

Рощинин успел отлично разглядеть её.

В это время сзади он почувствовал, что его хлопнули по плечу. Он обернулся.

За ним стоял, силясь удержать равновесие, Корецкий.

— Она! — показал он на карету.

Козодавлев-Рощинин инстинктивно отстранился от нежданного соседа.

— Я говорю, что это — она! — повторил Корецкий и, пошатнувшись, зашагал через улицу прочь от комика.

Козодавлев-Рощинин оглядел дом, к которому подъехала карета.

Это был барский двухэтажный богатый особняк с зеркальными окнами, стоявший в некотором отдалении от улицы за палисадником с узорной чугунной решёткой и воротами… На воротах была надпись:

ДОМ КОММЕРЦИИ СОВЕТНИКА ВАЛЕРИАНА ДМИТРИЕВИЧА ТРОПИНИНА.

Козодавлев-Рощинин долго стоял пред этою надписью, словно желал как можно лучше запомнить её. Потом он нахлобучил шапку, глубоко засунул руки в карманы и зашагал по направлению к городскому саду, где был театр.

В театре шла репетиция и там все были веселы и довольны. Вчерашний сбор сломил, так сказать, равнодушие публики и благодетельно отозвался на сегодняшнем.

Сегодня опять поставили весёлую пьесу, и билеты продавались в кассе уже достаточно бойко.

Актёры, несмотря на жару, оживились и репетировали с удовольствием; только трагик, не занятый и сегодня, продолжал мрачно пить.

Опоздавший на репетицию Козодавлев-Рощинин не разделял, по-видимому, общего настроения. Это удивило всех, тем более, что комик никогда не унывал, какие бы обстоятельства ни были, а тут, когда дело приняло хороший оборот, он вдруг в первый раз не то что заскучал, а был задумчив и сосредоточен.

Он предупредил, что опоздает сегодня на репетицию. Пьеса ему была хорошо известна, он играл её много раз.

Придя в театр, Козодавлев-Рощинин не пошёл на сцену, а сел на веранде у самого отдалённого столика, нахмуренный, мельком поздоровавшись с товарищами и даже не пошутив ни с кем. Антрепренёр, угощавший завтраком помощника пристава, предложил было ему подсесть к ним, но он на ходу пробурчал лишь:

— Благодарю!..

Микулина, завидев Андрея Ивановича, подошла к нему и спросила:

— Дядя Андрей, что с тобой?

— А что? — переспросил Козодавлев-Рощинин и сейчас же добавил: — Ничего, Манюша, мне надо обдумать многое и разобраться…

— Да ведь ты говоришь, что, слава Богу, всё хорошо…

— Теперь как будто не совсем хорошо выходит, но это, впрочем, нас с тобой не касается. Дело идёт о твоём отце…

— Что же он?

— Вот в том-то и вопрос: что он — пропойца, несчастный, слабый человек?..

— Или? — проговорила Микулина.

— Или хуже этого ещё, — сказал Козодавлев-Рощинин. — Я сейчас виделся с ним…

— Что-нибудь очень серьёзное, дядя Андрей?

— Для него — да, очень серьёзное, может быть… Я говорю тебе об этом, чтобы ты теперь постаралась всегда со мною быть, хотя это трудно сделать; мне нужно будет, вероятно, пойти разузнать кое-что… Ну, да мы примем меры… Только ты будь осторожнее, чем когда-либо… Ты завтракала? Хочешь поесть что-нибудь?..

В это время — так что Микулина не успела ещё ответить — дверь со сцены на веранду отворилась, показался трагик Ромуальд-Костровский и, беспомощно прислонившись к притолоке и опустив руки, громко, тем голосом, которым гремел со сцены, произнёс:

— Я убил её, вяжите меня!..

Раздался общий взрыв хохота. Все приняли это за пьяную выходку не в меру нагрузившегося трагика, но завтракавший с антрепренёром помощник пристава насторожился и спросил:

— Что это говорит он?

— Это известная фраза из Островского, — пояснил Антон Антонович, — он пьян вдребезги и, видно, воображает себя на сцене…

— Та-а-ак! — протянул помощник пристава. «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке», — сообразил он. — А скажите, на всякий случай, вы не знаете, где провёл этот человек ночь с пятнадцатого на шестнадцатое июля?

— Что вы хотите этим сказать? — удивился антрепренёр.

— Ничего особенного, так себе, — нето шутливо, нето серьёзно произнёс помощник пристава.

— Право, не знаю. Мои актёры у меня не живут, я не знаю, где они ночи проводят, — стал словно оправдываться, вдруг оробев, антрепренёр.

— Ну, а вечером пятнадцатого июля он был здесь, в театре?

— Позвольте, — постарался припомнить антрепренёр, — что у нас шло? Да, фарс «Нож моей жены». Нет, Ромуальда-Костровского в театре в этот вечер не было.

— Вы наверное это помните?

— Наверное. А что?..

— Нет, ничего, — сказал помощник пристава. — Только знаете, сегодня на реке всплыл труп дочери фабриканта Тропинина. Он найден в обезображенном виде… и до сих пор нет ещё никаких следов этого преступления, хотя из Москвы специально вызван опытный сыщик…

— Так это правда?

— Что?

— Насчёт сыщика?

— А вы слышали об этом?

— Да. Ромуальд-Костровский вчера весь вечер пил и приставал ко всем: правда ли, что из Москвы выписан сыщик?..

«Это важно!» — решил помощник пристава и, быстро собравшись, встал, простился и ушёл очень озабоченный.

XVI

Труп дочери Тропинина, всплывший и найденный на реке, был отвезён в госпиталь, где произвели вскрытие. Затем его уложили в свинцовый гроб и перенесли в собор, где поставили на высокий катафалк и окружили свечами.

На следующий день были назначены похороны, на которые съехался весь город.

Похоронная процессия была торжественна. Духовенство шло из