— Что ты делаешь? — дремотно спросила она.

— Я тебя раздеваю, — прохрипел он. — Возражения?

Она издала грудной смешок:

— Нет.

Ответ едва успел сорваться с ее губ, как платье скользнуло на пол.

Второй раз за эту ночь Криспин лежал головой у Филиппы на груди. Щеке было уютно и мягко, он вдыхал мускусный запах женщины.

— Расскажи мне о себе, — вновь попросила она.

В первый раз ему удалось отвлечь ее поцелуями, за которыми последовало бурное продолжение, однако сейчас он утомился и смог лишь слегка запрокинуть голову и поцеловать Филиппу в подбородок. На губах остался его собственный привкус.

— Разве нам надо говорить об этом? — пробурчал он, не отрывая губ от ее кожи. — Разве у любовников в постели нет более интересных тем?

Она улыбнулась. Это он понял по изменению игры света и тени на ее подбородке.

— А мы стали любовниками?

— Да, если хочешь.

— Означает ли это, — спросила она с наигранным кокетством, — что ты снова ляжешь со мной?

— Снова и снова. Тем более что дело того стоит…

Он принялся щекотать ее губами, пока она не отодвинулась.

— Тогда ты должен мне рассказать.

— М-м?

Он продолжал страстно целовать ее. Филиппа заерзала, отодвинулась еще дальше и прижала простыню к груди.

— Я говорю о твоем прошлом. Ты кажешься совершенно чужим на Шамблз. Так почему ты здесь, Криспин?

«Женщины!» Вздохнув, Криспин перекатился на спину и уставился на подернутые паутиной стропила.

— Почему история моей жизни так важна?

Филиппа легла на живот, подперла голову ладонями и посмотрела на него сверху вниз. Одна из прядей чуть прикрыла ей глаз.

— Потому что именно она заставляет тебя быть таким скрытным и недоверчивым. И если ты разделяешь со мной мою боль, то и я хотела бы разделить твою.

— Эту боль невозможно разделить.

— И все же я хотя бы буду знать.

Криспин бросил на нее взгляд.

— Упрямая ты.

Она игриво сдвинула брови.

— Непреклонная.

И действительно, выражение ее лица было непреклонным, так что он даже покачал головой.

— «Я потерпел крушенье, не успев взойти на корабль»,[23]— вздохнул Криспин.

— Чего-чего?

— Цитата. Из философа, который мне нравится.

Он надеялся этим ее отвлечь, однако краешком глаза заметил, что Филиппа отступать и не собиралась.

— Что ж, хорошо. — Криспин сложил руки на груди, сплел пальцы и уставился в потолок. — Восемь лет назад я был рыцарем.

— Рыцарем! Ты?!

Он кивнул, затылком чувствуя грубую дерюгу подушки.

— Принимал участие в великих сражениях, во Франции, Германии, воевал с турками и даже побывал с крестовым походом в Святой земле. У меня были поля, стада, леса, крепостные… Одевался в лучшее платье, пил самые дорогие вина, пировал в громадном зале собственного замка в Шине неподалеку от королевской резиденции. Служил сам — и мне прислуживали — в Вестминстерском дворце. Но все это было во времена правления Эдуарда Виндзорского.[24]

— И что же случилось?

— Я совершил глупый, дурацкий поступок. Поставил не на ту лошадку.

Филиппа очаровательно покачала головой. Он взял ее руку и погладил.

— Видишь ли, я был вассалом герцога Ланкастерского. Воспитывался в его доме. И он же возвел меня в рыцари. Но благодарность ослепила меня, не позволила увидеть, в чем состоит мой долг. Мне думалось, что именно герцог должен был стать королем, когда умер его брат, Эдуард Вудстокский.[25]Я и помыслить не мог, что наша великая страна может оказаться под властью Ричарда, сына Плантагенета, когда у нас есть герцог Ланкастерский.

— Тсс, Криспин.

Филиппа испуганно оглянулась на закрытое ставнями окно, однако он давно уже перестал страшиться разговоров, смахивающих на государственную измену.

— Имелись и другие, кто не разделял моих настроений в отношении Ланкастера. Они хотели, чтобы герцог вместе со своими людьми попал в немилость. И придумали устроить так, чтобы со стороны показалось, будто Ланкастер собирается выступить против Ричарда в надежде захватить трон. — Криспин покачал головой, сам удивляясь тому, что поверил в это. — Разумеется, все было совсем не так, но я… нахальный, молодой дурак… все принял за чистую монету и присоединился к «заговорщикам».

Филиппа ничего не сказала, только прижала ладонь к губам.

— Заговор вскоре разоблачили, и многих отправили на виселицу. Мне бы тоже следовало оказаться в их числе, однако мой господин лорд Ланкастер вымолил для меня жизнь. К тому времени Ричарда короновали, а было ему в ту пору десять лет. Хотя он еще не получил власть над страной, в моей судьбе его слово много что значило. — Он скорбно вздохнул. — Хорошо помню тот день. Ричард созвал придворных, и я стоял перед всем двором. Чистым, юным голосом он объявил, что отныне я уже не рыцарь. Более того, все мои крепостные, все владения и богатства отошли короне, и меня полностью лишили прав состояния. С меня сорвали доспехи, отобрали меч, щит… оставили лишь в том, что на мне было надето. — Он грустно улыбнулся. — Знакомая история?

— О, Криспин…

— Он сказал двору, что любого, кто осмелится оказать мне поддержку, ждет такая же участь или кое-что похуже. Словом, вышвырнули меня, неприкаянного, на все четыре стороны.

— А как же родственники?

— По мужской линии все умерли. Есть несколько кузин в Марче, но после моего разжалования… Готов поклясться, они ставили свечки, лишь бы я от них открестился во всеуслышание. В общем, остался я один-одинешенек. Хотя сумел выжить, как видишь.

Филиппа окинула взглядом каморку, которую не так давно назвала стойлом.

— Здесь очень уютно.

Он поцеловал ей руку.

— Да убожество, конечно, но это все, что я могу себе позволить.

Филиппа на миг отвернулась, а затем тоже легла на спину, и вместе с Криспином принялась разглядывать потолок. Потуже натянула на себя простыню и улыбнулась ему:

— Бедняжка. Я могла бы снова стать горничной, может быть, даже женой кастеляна. Но вот ты…